Ольга Берггольц (1910 – 1975) свершала, через тюрьму и блокаду, тернистый путь от детской веры в идеи партии к осознанию «лжи и кошмара» всего происходящего; в тоске и отчаянии она жаждала «действительного, вечного», того, что не зависит от власти, которая «в руках у обидчиков»; в записях 1949 года встречаются строки: «Господи, люблю Тебя и верю радости Твоей, без которой нельзя жить и быть. Господи! Господи!.. молиться хочется и плакать».
Нынешние старики, когда-то именовавшие себя, по образцу XIX века, шестидесятниками, хорошо помнят журнальные схватки тех лет и в особенности борьбу А.Т. Твардовского (1910 – 1971), главного редактора «Нового мира», с партийной цензурой. Сейчас издан дневник, который он вел тогда; некоторые записи открывают потаенные мысли и чувства этого далеко не простого, замкнутого для большинства, одаренного человека, до боли сердечной любящего Отечество, преданного русской литературе, призванной, как он считал, «к решению извечных вопросов человеческого бытия», а не к «утверждению тех или иных социально-общественных норм».
Александр Трифонович объявлял себя «крепким атеистом», но вот записал же утверждение, близкое всякому верующему; «в нас есть некий ум, который умнее и справедливее нас, и если бы слушаться его, то как бы все было хорошо и правильно, но мы убегаем от него, от того безошибочного и доброго человека, в нас самих находящегося, и поступаем по-своему – в угоду страстям и страстишкам, т.е. по-дурацки».
Не один Твардовский, многие видные люди, вышедшие из народа, достигшие славы и наград, страдали характерной болезненной раздвоенностью: умные, честные, проницательные, они, конечно, корчились от душевной муки, понимая лживость и подлость партийной идеи и ее беспринципных носителей, но изо всех сил, наступая на горло собственной искренности, старались не погрешить против верности, поэтому во многих случаях, презирая себя, выкручивались, или просто молчали. По всей стране действовал сформулированный Солженицыным лагерный закон: лучше, безопаснее ничего не предпринимать, не решать, никуда не лезть; живешь – и живи.
Подводя итоги, старики во многих случаях пользуются возможностью чистосердечно рассказать о падениях и ошибках, в сущности, очистить душу, покаявшись публично. «Я себе лжи не прощаю, – заявлял актер М. Козаков, – оттого и пишу и публикую о себе далеко не восторженные признания в своих ошибках и грехах, пытаюсь вымолить прощение (нет, не у людей, дай Бог хотя бы отчасти быть понятым людьми), а у своей же больной совести: ведь сказано, что совесть – это Бог в нас».
