Вообще-то мужчинам редко грозит гибель от одиночества и голода, во всяком случае в России, где женщины особенно отзывчивы и сострадательны; вполне реалистичен сюжет повести Б. Васильева «Вы чьё, старичьё?», где еще молодая Валентина, пожертвовав личной жизнью, берет на попечение двух осиротевших дедов. Вон Сергей В. раз восемь женился, оставленные дети выросли без него, в карьере не преуспел, имел одни долги, зато жил в свое удовольствие, наряжался по моде, витийствовал на дружеских попойках, записывал анекдоты, коллекционировал зажигалки; случалось, выгоняли с работы и он оказывался без гроша; но до самой его смерти находилась какая-нибудь добрая душа, кормила, обстирывала, заботилась, пичкала лекарствами, берегла; последняя, Виктория С., на двадцать лет моложе, похоронила и помнит, образцово содержит могилу.
Многие наши соотечественники, мало видевшие по жизни сытости и богатства, соблазнились широко распространившимся лозунгом «бери от жизни всё» и жадно бросились на все вкусное, чувственное, остро ощутимое. Да ведь телесные наслаждения предназначены для свежих чувств, стальных мускулов, крепких зубов, блестящих глаз, отражающих кипение крови; но после сорока, если не раньше, пламя остывает, накатывает утомление, усыхает богатырская фигура – закон природы неумолим.
Что, к примеру, остается от дерзкого авантюриста, признанного красавца, сладострастника, покорителя женских сердец, неотразимого Казановы? «Кожа стала пергаментной, нос крюковатым клювом выдается над дрожащим слюнявым ртом, густые поседевшие брови растрепаны; все это напоминает о старости и тлении, об омертвении в желчной злобе…маленькая, высохшая, сердитая птица с злобно и отважно сверкающим взглядом».
Бодрящиеся старички, женившись на молодых, становятся жалкими рабами поздней страсти, раскисают в неуместной нежности, обрекая себя брезгливому презрению и насмешкам окружающих. А как страдает, по версии Д. Самойлова, старый Дон-Жуан:
Жить на этом свете стоит
Только в молодости. Даже
Если беден, глуп, нестоек,
Старость – ничего нет гаже!
Господи! Убей сначала
Наши страсти, наши жажды!
Неужели смерти мало,
Что ты нас караешь дважды?
Наружность красавчика Дантеса (1812 – 1895) через сорок лет после дуэли поражала крайней непривлекательностью; современники утверждали: наглость и высокомерие этого типа, при знакомстве дерзко объявлявшего «я убил вашего поэта Пушкина», вызывала отвращение: «трудно вообразить что-нибудь противнее этого сильно помятого лица с оттенком грубых страстей», – записал А.В. Никитенко, встретившись с Дантесом за границей. Прожив чрезвычайно долгую жизнь, он так ничего никогда и не понял; через полвека после дуэли один пушкинист спросил его: «Как же у вас поднялась рука на такого человека?!» и услышал: «А я (в смысле: чем я хуже)? я стал сенатором!».
