Однако улыбнулся он не насмешливо: то, что Алексей Иваныч рассказывал это ему доверчиво и, видимо, ища у него объяснения, польстило Павлику. «Я ему и объясню», — думал Павлик весело… У него уж мелькало что-то.
— Почем я знаю?.. — подхватил Алексей Иваныч. — Еще бы! Она была гордая женщина… И не то, что я ее сделал гордой, — нет, она сама в себе была гордая: она была высокого роста… Величавость у нее была природная, — она хорошей семьи, только обедневшей… И до чего же была она уверена в том, что делает именно то, что нужно!.. И ведь она не солгала мне, — вот что тут главное!.. Я чем больше вдумываюсь, тем это мне яснее… Она не сказала мне правды, — но-о… Это потому, что у нее уж своя правда была: с моей точки зрения — «было», с ее — «не было». Все равно, как художники один и тот же пейзаж пишут: сто человек посади рядом — у всех по-разному выйдет… И все по-своему правы… Видите ли… Мы с Митей тогда говели, — ему уже шесть лет было, — ходили в церковь (я очень люблю церковное пение и все службы люблю)… Помню, — говорю ему: «Митя, не озирайся по сторонам, молись, Митя». — «О чем же, — шепчет, — молиться?» — «Ну, чтобы ты был здоров»… (Что же отцу и важно прежде всего? Конечно, чтобы ребенок был здоров.) — «Да я, говорит, и так здоров, и ты, папа, здоров, и мама здорова… А карандаш мне папа купит, если я потеряю…» Вот и все… Очень хорошо рисовал для своих лет… Положительно, из него бы художник вышел… А когда батюшка его спрашивает на исповеди: «Не говорил ли когда-нибудь неправды?» — Он: «Ну, конечно, первого апреля говорил…» Рассказывает мне потом — удивлен! Ему, конечно, казалось, что первого апреля нужно, непременно нужно говорить неправду, я и объяснил ему это, когда мы подходили к дому, то есть, что это — шутка, от скуки, а отнюдь не-е… не… не непременно нужно… Вдруг с крыльца нашего упитанный такой студент, брюнет, не бедный, видимо, последнего, видимо, курса, — посмотрел на меня, на Митю и пошел, не навстречу нам, а в ту же сторону и воротник поднял… Хотя-я… ветер, кажется, впрочем, был. А на крыльце — две выходных двери, и вот… Почему-то меня… так меня и ударило в сердце. Говорю Мите: «Что же это за студент такой у нас был?..» Вхожу — а отворяла сама Валя. «Что это за студент у нас был?» — «Какой?.. Когда?..» Смотрю ведь ей прямо в лицо, — и, верите ли? — ни в одной точке не изменилась, не покраснела ничуть, замешательства ни ма-лей-шего! Вид безразличный!.. Я объясняю, какой именно. «Ну, значит, это у соседей был…» (страховой инспектор у нас был сосед…) И пошла на кухню… И я ей поверил, а она — солгала! Это она в первый раз солгала тогда об этом… (с моей точки зрения, разумеется…) Как потом выяснилось, — это и был именно он, — Илья! Да… Тогда очень хороший весенний день был, солнечный… Ветерок небольшой, воротника совсем не нужно было поднимать… У него, значит, замешательство все-таки было, а у нее, у моей жены — ни ма-лей-шего!.. Вот когда, значит, это началось для меня: на четвертой неделе поста, — в пятницу… Конечно, Илья с Габелем, — это с соседом моим, инспектором, — и знаком даже не был, я потом справился, а когда сказал об этом Вале, — вы что думаете? «A-a, — крикнула, — ты так! Ты по соседям ходишь обо мне справляться? Хорош!» — и дверью хлопнула… Потом он не приходил, действительно, но-о… в большом городе видеться, — ничего легче нет… боже ж мой! Была бы охота… Где же еще и обманывать, как не в большом городе!.. А потом…
