— А ну, ребята, навались!
Афоня признал голос кожемяки. Ворота распахнулись, толпа повалилась на землю, и только Акиндин, ворвавшийся во двор первым, устоял на ногах. Афоня с оглоблей в руках шагнул ему навстречу.
— Прочь, Афонька, иначе быть Ульянушке вдовушкой!
— Сам уноси ноги подобру-поздорову!
От этой дерзости зеленоватые глаза Акиндина побелели.
— Ах ты, сволочь!
Дубина со свистом прошлась рядом с головой Афони. Тот, увернувшись, раскрутил оглоблю и обрушил её на Акиндина. Кожемяка по-звериному отпрянул и коротким взмахом нанёс сильный удар по оглобле, отчего та переломилась пополам.
— Слабоват, Афонька, со мной тягаться. Получай же!
Вновь дубина прошлась рядом с виском. Афоня пригнул голову и резко ударил ею в живот Акиндина. Раскинув руки, тот опрокинулся на землю. Толпа зачарованно смотрела на побоище. Афоня шагнул к поверженному противнику, но тот ловко подсёк его ногой. Два тела, плотно сцепившись, покатились по двору, поросшему птичьей гречишной. Акиндин, словно клещами, сжал шею Афони, отчего у того зарябило в глазах. Собрав все силы, он ударил кожемяку кулаком в лицо. Тот крякнул и ослабил объятия. Афоня, вывернувшись, вскочил на ноги. Соперник тоже поднялся, широко расставил ноги. По лицу и белой рубахе струилась кровь. Резким движением Акиндин выхватил из сапога нож, прыжком бросился на Афоню, нанеся ему сильный удар. В это время конюший сбежал с крыльца и мечом срубил кожемяке голову.
Толпа отпрянула к воротам, ощетинилась дубинами, топорами, шестопёрами, бердышами, а потом медленно двинулась на Ивана Овчину. Неожиданно из-за спин нападающих полетели камни. Один из них угодил в висок конюшего, кровь красным червём поползла по щеке. Воевода взмахнул мечом, но сильный удар бревном расплющил ему шлем. В толпе завизжали, заулюлюкали. Иван Фёдорович сделал несколько шагов, пытаясь устоять на ногах, но не удержался и упал. Нападающие кинулись к нему, намереваясь добить, растерзать, но прозвучал хриплый голос Андрея Шуйского:
— Не убивайте этого кобеля, тащите его в ту самую темницу, где мне пришлось помаяться по его воле, пусть крысы им полакомятся!
Конюшего поволокли в Кремль, в тюрьму.
На Красном крыльце великокняжеского дворца стоял Ваня и широко распахнутыми глазами смотрел на тело любимца матери, волочимое по земле; слёзы текли по его щекам. Рядом стояли митрополит Даниил и мамка. При виде брата Аграфена повалилась на колени, запричитала:
— Убили, убили касатика моего ненаглядного! Услышав её крик, сторонники Шуйских возмутились:
