По лицу профессора было видно, что в нем противоборствовали два воспоминания: видение прелестной дикарки и ужас, связанный с чем-то непоправимым. Он запрокинул бутылку и на этот раз долго не отрывался от нее.
— Однако мне следовало с ними считаться, и я очень боялся. Не за себя, разумеется, я всегда мог бежать, я боялся за нее. Поэтому, несмотря на страстное желание близости с прелестной варваркой, я воздерживался, удовольствуясь петтингом…
— Петтингом? А что это такое? — прервала Циана его рассказ.
— Извини, это слово из двадцатого века. Как бы тебе объяснить? Ну, в общем, это любовь, ограничивающаяся только ласками и так далее. Однако, несмотря на всю мою предосторожность, Мириам забеременела. Представляешь, какой скандал? В те-то времена! Я уже думал выкрасть ее, спасти от разъяренного рода, увезти в другие земли или в другую эпоху, но она опередила меня. Я же говорил тебе, какой она была умницей. Так вот, она взяла и заявила своему племени, что имела любовь с самим господом-богом, что он явился ей в виде голубя и она доверилась ему. Сообразительная, верно? Потому что если бы она назвала птицу покрупнее, скажем лебедя, на которого свалила свой грех Леда, ее девственность все же пострадала бы…
Циана самозабвенно рассмеялась — сущий ребенок, увлеченный веселой сказкой.
— Смейся, смейся! — буркнул профессор. — Ты все еще не понимаешь, какую кашу она заварила. Человечество уже целых два тысячелетия никак не может ее расхлебать! Сколько столетий велись споры, непорочным ли было зачатие моей Мириам! Сколько чернил исписали, сколько крови пролили!
— Это о Марии и Христосе идет речь? — поинтересовалась девушка, захлебываясь от смеха.
— Уф, — угрюмо подтвердил профессор, будто раздавленный своей виной перед историей, и совсем ушел в кресло.
— Но ведь он был какой-то там пророк? — успела сказать Циана.
— Если тебе скажут, что ты родился сыном божьим, хочешь — не хочешь, а пойдешь проповедовать. Главной темой его проповедей была любовь — это наверняка Мириам ему внушила. Вероятно, он и в самом деле был умен, потому что его мать была очень интеллигентной для своего времени девушкой. К тому же, он как-никак мой сын. Но самое идиотское знаешь что? По какой-то глупой родовой традиции взяли и назвали так меня самого. Представляешь? Чтобы человека назвали в честь его же сына! А ты говоришь, что в историю нельзя внести путаницу.
— Боже мой! — воскликнула Циана, вспомнив имя своего профессора, и зажала себе рот рукой, чтобы снова не рассмеяться.
