Тут, в ожидании выхода "старца", сидели просители. Их было четверо — трое мужчин и одна бедно одетая, болезненного вида, девушка. Я очень внимательно осмотрела их.
Из мужчин обращал внимание на себя представительный господин в безукоризненном костюме. Я тотчас же решила про себя, что это какой-нибудь вице-директор, а может быть, и директор департамента или что-нибудь в этом роде. На журфиксах у брата я часто встречаю господ этого ранга и потому привыкла почти безошибочно угадывать их служебное положение на иерархической лестнице.
Недалеко от него глубоко в кресле сидел какой-то инженер-путеец со значками и орденами, по-видимому, железнодорожник. У него был до крайности сосредоточенный и озабоченный вид. Не обращая ни на кого ни малейшего внимания, он, казалось, весь ушел в свои мысли.
Наконец, рядом с дверью помещался на конце стула господин средних лет, провинциального облика, одетый в старый, потертый сюртук. Он то и дело пугливо и трепетно оглядывался на дверь, в которую должен был войти "прозорливец".
Но вот и он сам. Неслышно ступая ногами, обутыми в туфли, в зал вошел Григорий Ефимович.
На нем была рубашка ярко-лилового цвета, — настолько яркого, что, глядя на нее, глазам становилось больно. Пояс с кистями. Лицо серое, с морщинами вокруг глаз. Темные волосы подстрижены в скобу. Борода — мочалкой.
Он начал обходить посетителей.
— Ты чего? — спросил он сидевшего около дверей бедно одетого господина, который при входе "пророка" быстро вскочил с места и отвесил ему низкий поклон.
— С просьбой, Григорий Ефимович, с покорнейшей просьбой… Сделайте божескую милость, войдите в мое несчастное положение…
— Ну, ну, говори, в чем дело? — торопил Распутин.
— Окажите протекцию… Служил я по министерству народного просвещения, но сейчас нахожусь без должности… Замолвите словечко.
— Просвещение… просвещение… не люблю я этих просвещенцев, — не довольным тоном говорил "прозорливец", испытующе поглядывая на стоявшего перед ним в раболепной позе просителя.
— Семья, Григорий Ефимович… А жить совершенно нечем. Заставьте вечно Бога молить за вас. Ведь вы все можете. Одно ваше слово…
— Ну, ладно, ладно… подожди, я подумаю, а может, напишу тебе, — сказал Распутин и обратился ко мне. — Это ты сейчас звонила ко мне?.. Как, бишь, твое имя? — спросил он, заглянув мне прямо в глаза.
— Ксения Влади… — начала было я, но он тотчас же перебил меня.
— Да, да, Ксения… Ксения… У меня уже есть одна Ксения… Так, так. Проводи ее в мою особенную, — сказал "старец", обращаясь к проходившей в ту минуту прислуге.
