— Ну… не факт… — заметил Рёстлер, слегка успокоившись. Неужели Ройтер произнес все это вслух. Или партайгеноссе просто взял и угадал его мысли?
— Мы захватим Англию, освободим Кречмера, и он еще послужит фюреру, — высказался, как обычно, в своем духе Рёстлер. — Так что зря вы поносите медиума… зря… еще не вечер…
Ройтер грустно покачал головой.
— Не знаю. Такое впечатление, что вы присутствовали при этом гадании.
— Да что гадание, что вы такое особенное могли спросить у этого «дельфийского оракула». Один — карьерист, другой — романтик, третий — пылкий влюбленный, которого застают в борделе. (Ройтер вспыхнул и набрал в рот воздуха, чтобы что-то возразить, но не успел.) Нет, конечно, грустно, — продолжал Рёстлер, как бы не слыша его, но, с другой стороны, — ты можешь праздновать победу — ты теперь первый в подплаве по сумме потопленного тоннажа…
— Знаешь, я бы дорого дал за то, чтобы быть последним…
Не вязалось это как-то все одно с другим. Шепке — и вдруг мертв. Это было какой-то глупой шуткой. Вполне в стиле Шепке, с другой стороны… «Все будет чики-пуки!» Ой ли?.. Что осталось от этого веселого неунывающего парня? Остались этюды, наброски и портрет Вероники… Да-да. Но больше такой портрет никто не нарисует. Больше не будет ничего. Надо будет передать все это во Фленсбург. Скоро май, на День Матери[61] он обязательно должен появиться дома. Но как им объяснить? Иоахим погиб, а ты? Триппер фальшивый лечил? — ай, молодец!
— Что теперь? — пробормотал Ройтер.
— À la guerre comme à la guerre, — прищурился партайгеноссе. — Уж не хочешь ли ты сказать, что смерть друзей помешает нам достичь великой цели? Смерть друзей — это жертва на нашем великом пути.
— Нет, конечно. Но Шепке жаль, он бы много мог сделать и для Рейха, и для фюрера… Он был очень талантливый художник.
— В этой войне мы потеряли многих талантливых людей, к сожалению. Наша цель оплачивается дорогой ценой. Но придет время, и благодарные потомки вспомнят всех их. Когда-нибудь в Германии будет заложен огромный линкор с новейшим вооружением, и будет он называться «Иоахим Шепке».
Ройтер не стал ждать так долго. На следующий день у парящего орла на его «парусе» клюв и лапы были покрашены в красный цвет, символизируя кровавую добычу, и к композиции добавилось Flensburg rächt sich[62] — каллиграфически выписанное готической вязью. Возможно, это было чересчур брать на себя заявления от имени целого города, но Ройтеру было все равно. Теперь он твердо знал, за что сражается.
