– Эй, доктор! – вновь обратился ко мне боцман. – Ворон ловишь, друг!
– Да потише, ты!.. Я не так глух, братец, как тебе кажется. Лучше скажи: что видишь? – Я указал пальцем на мельтешащие в пыли тени.
Гаврила выпучил глаза. Сдернул с плеча винтовку и заорал:
– Тревога! К бою, морячки!
– Чего стряслось? – Кумовья-матросы уже водили стволами «мосинок», выискивая на пустынном склоне врага. Оба были ветеранами, выжившими в войне с хозяевами. Оба с той развеселой поры ходили в шрамах от ожогов и осколочных ран.
Баталёр спрыгнул со своего насеста. И тоже переменился в лице.
– Это… это… – Губы его дрожали. – Ч-черт!
Боцман недобро покосился на наших французских комбатантов. Те еще плохо понимали по-русски; едва в нашем продвижении намечалась пауза, как они тут же становились кругом и принимались беспечно дымить «козьими ножками».
– Спокойно, Гаврила, – я поднес к глазам бинокль. Сердце мое екнуло. – Спокойно, братец, ведь этого элементарно не может быть…
Уж лучше бы хозяева забыли на Марсе летающие машины!
– Бегом наверх! – распорядился Гаврила. – Здесь мы – как три тополя на… – Он вдруг взмахнул свободной рукой, кинулся на французов, закричал высоким, птичьим голосом: – Кшуть! Кшуть, жантильоны! Чирикать после будете!
– Нет-нет-нет!.. – забормотал я, ощущая, как просыпается боль в укороченных пальцах. – Погодите! Это мираж…
Меня схватил за локоть Мошонкин.
– Бежим, доктор! Они же вот-вот нагонят!!
Я еще несколько мгновений пятился, не решаясь повернуться к преследователям – вращающейся воронке смерча и бесформенным теням – спиной. Нелепый страх овладел мною: я почему-то уверился, что меня тут же стукнут по затылку, стоит только отвернуться… Но я смог скинуть с себя путы этого гипноза; и сразу же гладкий, предательски скользкий склон превратился в беговую дорожку под ногами. Я несся, задыхаясь и отплевываясь на ходу. Не замечая того, как быстро меркнет свет, а воздух становится густым от пыли. Винтовка ритмично била меня по хребту.
Едва мы одолели первую ступень и выбрались на заваленную каменными обломками террасу, как смерч, вновь став пылевым драконом, врезался в тело горы-пирамиды.
Мы ослепли. Мы потеряли друг друга и, что куда страшнее, – потеряли из виду врага. Я был в панике. Я чувствовал, что лишаюсь опоры, что сила, которой невозможно противостоять, увлекает меня вверх, – это пылевой дракон затягивал бывшего судового доктора в свое брюхо, намереваясь превратить его дряблую тушу в порошок.
