— Да не могу я спать.
В этот момент зазвонил телефон. Иво побежал взять трубку. Я взглянула на часы в кухне. Было половина второго.
— Ханнеке?
— Где ты, черт возьми?
— Как ты там оказалась?
— Забрать тебя оттуда?
— Нет, я хочу, чтобы ты приехала домой…
— Боже мой, ну перестань ломаться!
— Нет-нет, я не могу. Дети спят.
— У тебя есть деньги?
— Хорошо, если тебе нужно…
— Ты тоже иди спать, хорошо? Пожалуйста, возьми в этой гостинице номер.
— Ты тоже. Подожди…
— В Амстердаме. Эта курица в Амстердаме, — пробормотал он. — Завтра позвонит. Говорит, что хочет побыть одна…
Бабетт подошла к нему, взяла в ладони его разгоряченную голову и поцеловала в лоб.
— Все будет хорошо, — прошептала она.
«Сегодня вечеринка. Что надеть?» Это было моей первой мыслью, когда в семь часов утра прозвонил будильник.
Михел уже ушел. Дети еще спали. В желудке урчало от волнения. С одной стороны, я радовалась и ликовала как ребенок, а с другой — мне было страшно, как перед экзаменом. Я думала о том, какой одинокой здесь стала. Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь спас меня из этой серой рутины, когда каждый день надо было вставать, отводить детей в школу, делать домашние дела, забирать детей, нестись на хоккейные тренировки и теннис, покупать продукты, готовить, укладывать детей спать, встречать с работы выжатого как лимон Михела, смотреть телевизор и снова ложиться спать.
Весь день меня била нервная дрожь, по телу пробегал приятный холодок, стресс гонял меня от парикмахера к косметологу, а потом я поехала с Ханнеке в город, где она подбила меня купить красное, отдающее цыганщиной платье, бюстгальтер «пуш-ап» с силиконовыми вставками и черные туфли на сумасшедшей шпильке.
— Тебе надо в них только прийти, дорогуша, произведешь впечатление, а когда пойдешь танцевать, просто скинешь. А в постели опять наденешь!
Никогда раньше я не покупала таких дорогих вещей, у меня даже закружилась голова, когда я расплачивалась. Я даже испугалась немного, ведь я за два часа выбросила на ветер свою месячную зарплату. Если бы Михел увидел эту сумму, он пришел бы в ярость. Когда я сказала об этом Ханнеке, она рассмеялась.
— Это же твои собственные деньги! А сколько, ты думаешь, стоит костюм, в котором он ходит на работу? Да ладно тебе. И к тому же, ему об этом знать вовсе не обязательно.
Она оторвала от моего платья и лифчика ценники и сожгла их вместе с чеком.
— Вот так. Теперь засунем все добро в пакет от «Н&М»,[2] и ни одна собака не докопается.
