— А сруб этот тогда на хрена?
— Вот ты караханда! — Дед тоже понемногу начинал брать на горло. — Дык как же-ть без церквы-та? Околь чего ж тохда вере-то хромоздицца, ну ты сам покумекай? И откель ей тохда подпитка, вере-т?
— Да какая ж такая подпитка, если у тебя тут не то опочивальня, не то курятник? Или хочешь сказать, этот сарай с бирюлькой наверху — святилище и средоточие?..
— Вот именно шта средоточие, ладно завернул.
— Вот этот, да? — и я с остервенением пошлёпал ладонью по прохладной бревенчатой стене.
— Ага-ть.
— А все Храмы Спасителя с Соборами Петра да Павла этой хибаре и в подмётки не годятся, да?
— Врать не стану своим хлазом не видал. Мож и в их какой прок заключён.
— Дед, миленький, — я сделал над собой последнее китайское усилие, — чему тут средоточиться-то?
— Андрюх! Ты придуряисси што ль? Сам жа ж надысь в ей почивал, рази не почуял? Картинкох бохомазных нетути а блаходати хошь отбавляй. Откедова блаходать ежели по-твоему а не по-моему?
Да уж, поди возрази…
— Дай-кося, — отнял я у него трубку.
— На-коси, — вернул он. — Разоралси мне тут…
— Разорёсси небось, — передразнил я и затянулся, насколь лёгких хватило. — И куда теперь прикажешь всю нашу культуру девать?
— Каку культуру?
— Таку — христианску.
— Ча-во?
— Чаво!.. Августина, говорю, Блаженного куда? Спинозу? Не слыхал? Достоевского всего… Ошибкой признать? Погорячились, мол, ребята, так, что ли?
— А сам как кумекашь?
— А я так кумекаю, что тебя послушать — целое человечество тыщи лет по кругу ходило, и всем нашим первоосновам теперь получается вроде как один бордовый дефолт.
— Оно паря мож и не усем, — как бы попытался успокоить он, — и не такой уж бахряный а — дяхфолт. Али сам не вишь? Чаво б коли не дяхфолт ты сюды забрёл а, бязбожна твоя душа? Первосновы затем и первосновы што их и захотишь не поругашь. Усё вокрух тазом накроицца а первосновы как были так и будуть. А за которыя держалися — они мож и не азы вовсе а буки с ведями? Аль и вовсе ижица распоследня…
— Дед… Илья Батькович! Ты можешь говорить, чтобы я хоть что-нибудь понимал?
— Ну конечьно: ты не понимашь а мне аванташ! Эх, не со мной бы табе а с бабкой про все енти завороты побалакать, — и отнял у меня потухшую люльку и распыхал заново. — Вот ты Андрюх храмотный, чатать умешь. А — не умешь! Не умешь ты чатать-та Андрюх коли таку околесицу нясёшь. Што ж, до Христа твово вовсе ничаво и не было што ль? А Христа твово Андрюх, сына значить человечьева, нелюди распяли, нелюди ж и рекрутировали. Заради н
