— Чаво?
— Таво: отдышимся денёк-другой и дальше двинем.
— Ет в зиму-та?
— Да зима вон ещё где…
— Иде?.. А сколь идтить знашь? А куды?
— Я думал ты подскажешь.
— Подсказать мож и не подскажу, а помараковать помаракуем — стужу-т вам всё едино со мной пережидать.
— Постой, постой…
— Да ты не перечь! Не нынче-завтрева насовсем польёт. А топать вам не сотню вёрст и не две. А то и крухаля. А зима у нас о-о-ох студёна…
— Да погоди ты, старый! Ты чего пугаешь? Какого кругаля? Ока — где? в какой стороне?
— Кака Ока?
— Река Ока!
Он опешил до того неподдельно, что под ложечкой у меня натурально засосало. И где-то под чажечкой — тож.
— Обь знаю, — задумался дед, — Амур знаю. Про Карачун-речку слыхал. А как её… Оку? — нетути тут никакой Оки.
— Да где ж мы тогда, дедунь?
— Сказываю ж тебе: в Муромах. А по-нашенски в Шиварихе. И ход отседова токмо один. И то коли подвезёт лаз сыскать а ты заладил — пойдём, пойдём…
— И сколько, значит, отсюда до людей этих твоих вёрст? — я понял, что Солярис кончился: начинается Сталкер.
— Для начала тышшу ложи. А потом: хто сказал до людей? Отседова я сказал. А про людей ент ты уж сам.
— Дед, ты соображаешь вообще, чего несёшь?
— Я ща в лобешник-та табе закатаю, враз и допрёшь сображаю ай нет.
Вот честное слово, в лобешник бы мне сейчас никак не помешало. Сознание моё расслаивалось. Я не понимал уже ничего, кроме того, что старик говорит чистую правду.
— Таки вот, значицца, шанюшки, Андрюх…
Ещё не легче!
— Постой-ка… А ведь я тебе имени не называл.
— От те сядь-подвинься! Да хто ж ты ышшо-то будешь коли первым зван?.. Тимошк, а Тимошк! — заорал он ни с того, ни с чего. — Ползи сюды, лодырь! Чиёвничать, чай, пора…
Тим выполз по первому кличу.
— Дуй отлей и ташшы самогрей. Понял?
— Понял!
— Да сахарку там прихватитя не жалейтя.
— Один секунд, — и Тим умчался вслед за Лёлькой, тоже не спрося ни про самогрей, ни про сахарок…
Кобелина вскочил и потрусил за ним.
— Признал паскудник, — осклабился хозяин и полез за кисетом. — Враз перьметнулси! Знат службу шельмец. Вот едак же и к мене прибилси. Бабка указала он и рад старацца. А до поры-то я и сам яво пуще нечистова боялси ан приставили, он и присмирел…
Я уже даже и не кивал. Ум мой окончательно зашёл за разум и в поисках обратного хода не метался.
Всё правильно: в ополоумевшем лесу стоит чудная мёртвая деревенька, она же сяло — пуп земли, равноудалённый от всех ведомых и неведомых дорожек; посреди ея сидит обезножевший русский Гомер, а покой аэда стережёт Вечный, понимаешь, Пёс…
