— И много народу у вас в селе? — снова встрял я.
— Дык все тут. А табе хто нужон-та?
— Да никто. Мне бы вот ребят до утра пристроить…
— Той-то! Ну и пущай заходють да ложацца, пошто зябнуть? А мы холубь тутати попертолкуем.
— Куда пусть заходят? В церковь, что ли?
— А чем табе церква не хороша? Лавки имеюцца, а нет — армяк мой пушшай на пол кидають да на няво…
— Да как-то того, — смутился я, — в смысле, не того… Сами ж говорите: храм божий…
— Дык на то и храм шоб людям! Потешный ты право слово.
— А другого жилья что, не найдём?
— Не таперь, — и он снова запалил потухший чубучок, — ступайтя хлопчики уложивайтеся. Там и хлебушко е и картошек пяток. Лампу только тово, не шибко жарко…
— Меня Лёля зовут, — обиделась Лёлька.
— Ох ты ж чаво! Недохлядел, — повинился дед, — зоркость однако ужо ня та.
— Давай, Тим, — подтвердил я наше согласие ночевать где скажут, — посмотри, как там насчёт обустроиться…
Тим встал: разведка была его и только его прерогативой. Кобелина тоже поднялся. Типа, пошли, провожу.
— Не тронет? — кивнул парень на пса.
— Никохда, — крякнул дед. — Ты для няво таперь как я. И ты, дочка, ступай, будет мяцца-та, папанька у вас опасливый шибко, а ты чую не с таких.
— Он нам не папка, он дядя, — расставила та зачем-то всё по местам и отправилась вслед за Тимом.
— А-а! Тады да, тады кончьно, — и мне: — Пыхнуть хотишь, дядя?
— Пожалуй что, — и я полез за сигаретой.
— А ну брось, — осадил он, — баловство енто. На вот мово самосадику зацени.
И протянул трубку. Я взял и на миг почувствовал себя молоденьким индейцем при бывалом вожде.
— У-у-у! — табачок у вождя и впрямь был добрый. — Костерок бы, что ли, развести, а, дедушк?
— Дык вон поленница-т бери да жхи.
И пока я налаживал светилово-обогревалово, он триндел:
— Вот значицца вы и у места… И то чем по бору туды-сюды… С самого почитай ранья вас слежу ан нету и нету… А тут ходу-т напрямки полдни…
С костерком сделалось и поуютней, и попонятней. Наконец я рассмотрел старика. Крепенький такой дедок лет восьмидесяти, в того же примерно возраста ватнике да треухе. Совершенно, в общем, нестрашный на свету пенсионер, хотя и явно заговаривающийся.
Высунулся Тимка:
— Есть будешь? Тут соль!
— Эх ты! Давай, — у меня вот слюни только не потекли: соль! — Дед, а у нас оленина, попробуешь?
— Было б чём, — приподняв в стороны огроменные усы, он продемонстрировал абсолютно беззубые десны.
— Ну, не знаю. У нас больше ничего и нет…
— А и ня надо ничаво. Попостюсь.
