— Потом.
— Нет, щас!
— Да хрена тебе!
— Ну не напился я, Лёль!
— И чего теперь? Теперь, значит, никогда уже не напьёшься.
И тут я понимаю: ой, что-то не так. Вот что только?
То есть, как это что? Да майка на ней — та, мамкина, в полосочку. Откуда здесь взялась?
— А-а-а! — прочитывает девчонка ужас у меня в глазах. — Дошло! Хочешь, ущипну?
И щиплет за щёку. Изо всех сил, как будто выдрать кусок пытается. А мне не больно.
— Ты кто? — спрашиваю.
— Начина-а-а-ается…
— А где Тим?
— Да что же вы все на нём помешались-то! — говорит она моим голосом и хватает забытое отцом ружьё.
— Нет! — ору я и просыпаюсь по-настоящему.
Просыпаюсь туда же, на палати. Мокрый как мышь: под одёжами в горячем поту, снаружи в холодном. Напротив Лёлька на табурете. С тем самым ковшиком. В своё одетая. Первым делом кошу глазом вдоль стены: нет ружья. Колун у стены. Тяжеленный Дедов колун.
Ну хоть так, что ли…
— Попьёшь? — спрашивает Лёлька как ни в чём не бывало и снова идёт ко мне, помогает поднять голову и снова подносит ко рту…
— Погоди, чего это? — отшатываюсь я от бьющего по ноздрям терпкого духа.
— Отвар, — удивляется она. — Я разные уже бадяжила. У бабки там куча банок с коробками. Да не бойся, я сама сначала пробовала. Нормально…
Делаю глоток — правда, нормально. Хорошо даже.
— Ущипни меня, — прошу я заговорщицки.
— Это ещё зачем? — удивляется она и чмокает в лоб.
— Подумал, что сплю.
— Да нет уже. Можешь поверить. Ещё будешь?
Буду!
Всё: точно очнулся.
И приподнимаюсь на локтях, полуусаживаюсь, вытаскиваю руки из-под вороха покрывал, забираю жестянку и пью, пью, пью — медленно, глоточками — до конца.
— Ну что, кормить тебя?
— Успеется… Тима позови.
— Не могу.
— В смысле?
— Я велела ему уйти.
— Куда уйти?
— Вообще: уйти и всё…
— ?
— Ну, прогнала я его.
Тут вам, наверное, театрального эффекту не хватает. Или даже киношного. Тут, наверное, последний глоток должен был попасть в дыхательное, и мне полагалось бы зайтись в кашле и выронить ковшик, и он с полминуты ещё дребезжал бы на половице в вязкой тишине, пока не замер. И безымянный оператор только после этого дал бы один за другим два крупных плана: прищуренный её и обалделый мой.
Но ничего я не выронил, и ничего не задребезжало.
— Не понял. Как прогнала?
Лёлька тяжело вздохнула.
— Это был единственный выход.
О, боже! Вот он, театр-то! Наивный детский театр одного актёра. Ну можно же просто и ясно: так, мол, и так, я попросила взять меня на уток, а он — перебьёшься, сиди вон за дядькой следи, а я ему… в общем, слово за слово… или что там у них ещё ужасней стряслось… Нет же: единственный выход! Всё кончено! Рубикон сожжён! Жребий кинут! Аллес капут! Ту би ор нот ту би, дядя Андрюша, чтоб нам всем теперь провалиться!.. Терпеть не могу.
