— Конечно, серьёзно.
Она помолчала.
— А ему сможешь повторить?
— А ему-то зачем? Это нас с тобой одних касается.
Ясненько. Цветочно-конфетный этап в разгаре, и в чём-то там он ей там давеча признался. А она, вишь, желает, чтобы по уму, на семейном как бы совете. Так держать, девонька! Нам ведь, патриархам, только дай волю, уж мы…
И тут ухо уловило настойчивое Лёлькино «Не надо!».
Ах ты, батюшки! Вот он, классический цугцванг. И что теперь?
Вариант первый: выскочить и гнать настырного донжуана пинками — тебе же сказано: нет, чего непонятного? Со всеми вытекающими вариантец. С окончательным переходом войны из холодной фазы в горячую… Вариант другой: валить под простынку и делать вид, что засыпаю и ничего не слышал, пусть сами разбираются, а утром прятать глаза, оправдываясь тем, что если уж кричала, кричать надо было погромче. И поконкретней: «Помогите!» или что-то вроде того.
В общем, я склонялся уже к плану А, и от него меня спас Лёлькин же шепот:
— А потому что он ясно сказал: не ходите!..
Дальше Тимкино невнятное бормотанье, и опять она:
— Ну давай тогда утром так прямо и скажем…
— С какой стати?.. Он же ходил, почему нам-то нельзя?
— Да потому что!.. Он в твой лес суётся? Нет. Вот и ты в его дома не лезь.
— Я, между прочим, мог тебе вообще не говорить.
— Ну и пожалста, не говори. И делай что хочешь. Может, я тебе вообще мешаю? А? Ты скажи. Мешаю?
— Лёль, чего ты…
— Ну и сиди один и вытворяй себе. Давайте все по одиночке будем: ты там, он тут, а я тоже куда-нибудь… в баню вон!
— Ты чего злишься-то?
— Да потому что достали уже. Один упёрся, другой надулся, а я носись как эта… Вот уйду правда в баню, и чо хотите. И пока между собой не разберётесь, на глаза не появляйтесь…
— Да он-то при чём? Это же я…
— Да вы все ни при чём…
— Ну Лёльк…
— Ты понял, нет? В дома без меня не ходи, да?
— Да.
— Ну правда, Тим.
— Да правда, правда…
— И насчёт него подумай.
— Ладно…
Знали бы вы, птенчики мои, как тошно слушать про себя в третьем лице!
И тут птенчики замолчали. И через пару минут я ощутил себя Антохой, прислушивающимся к неясным шорохам со стороны уединившихся Томки с Лёнькой и доводящим себя толкованием каждого из них до неистовства, название которому мне ещё предстояло найти. И я прокрался в горницу, воровски притворил дверь и водворился на печь. Потерпи, брат, сказал я поднявшему меня брегету, и себе на удивление тут же провалился в небытие…
Брат-брегет протерпел до светла. Сбегав отдать ему должное и поплескавшись из мойдодыра на стене, я вернулся необычайно умиротворённым и не сумел не залюбоваться на нашу Джульетту. Отстояв-сидев-и не знаю уж чего там ещё на своём балконе-крыльце (балкон-крыльцо, брат-брегет… сами сюда чего-нибудь до кучи впишите), Джульетта пребывала во власти неги. Рука её мирно свисала с кроватки. Под рукой валялся исчерканный листочек.
