Обструкция меня продолжалась третью неделю.
За это время выработался чёткий алгоритм сосуществования. День Лёлька проводила с Тимуром, а на ночь возвращалась в дом. В связи с чем поговорить нам практически не удавалось. Общение сводилось к стандартному: Ну, чего там? — Труба. Или: Так и злится? — Да нет, вроде, но слышать о тебе не хочет… Коротко и ясно… Я было заикнулся: может, сам схожу, прощупаю? — Рано. — А чего тянуть-то? — Чего, чего! Говорю, не торопись, значит, не торопись…
Я и заткнулся.
Правда, улучил момент и, дождавшись, когда Тим с Кобелиной опять поведут Лёльку в лес (чего они там забыли?), смотался в часовню и выкрал свой роман — как языка взял.
О тайнике Тимка знал, и я был почти уверен, что бредни мои он, по меньшей мере, пролистал. Почему первым делом тоже суматошно проглядел их, ища строчки, способные вызвать к жизни дополнительные волны конфронтации. Таковых не обнаружилось. Либо таковой была каждая строка. По одному уже факту авторства…
С рукописью на руках мне заметно полегчало. Проводив Лёльку за линию фронта, я моментально отправлялся в собственный лес, продолжая незримый подвиг по разрешению совершенно уже неразрешимых противоречий между католиками и аннунаками, и ещё более гибельных — меж Палычем с Томкой.
Мой несамостоятельный герой упорно делал вслед её проискам самое фиолетовое выражение. Что лишь подогревало отверженную, отчего и происки становились всё изобретательней и изощрённей.
Сегодня, например, вернувшись в лагерь, Антон попал в прачечную: служившие им стенами кущи были увешаны пахнущим тиной свежеотжатым бельём. Лёнькины штаны с рубашкой и трусы в горошек не напрягали, как и платьишко Томкино. Но вот оба предмета её исподнего гардероба, распяленные прямо под носом, особливо лифчик кружевной — это уж, извините, напоказ, это чистой воды вызов.
А секунду спустя Антохе открылась и суть провокации: Лёньки поблизости не наблюдалось, зато Тамара наличествовала во всей красе.
Ну как во всей — фрагментарно. Что и добивало, ибо прав классик: не щека манит — манит пушок поверх ланит. Соль любого дефиле не в косолапящих перед глазами худышках на долгих ногах, а в том, что на каждой худышке хоть по лоскуту, а имеется — именно они, а не шестьдесят на девяносто дразнят взор. Выпусти этих дылд хоть раз голышом, и идея подиума умрёт раз и навсегда. То же и со стриптизом: главное — чтобы было что снимать.
Наша прачка толк в неглиже, похоже, знала. И знаниям этим нынче пришёл черёд внедрежа. Верх её бёдер прикрывало подобие юбчонки от что ни на есть кутюр: нечто легкомысленное из листьев лопуха и, кажется, папоротника, порхающих при малейшем движении почище клёшика Монро на знаменитом снимке. Аналогичного же свойства зелёный топ был призван сокрыть давно уже превратившуюся в притчу во языцех грудь развратницы, но с задачей своей справлялся хуже нижнего аксессуара.
