— А? — не унимался Тим. — Ты когда-нибудь что-нибудь подобное видел?
— Видел, — признался я.
И рассказал о набеге в хаты.
— И молчал? — вскинулся Тимур.
— Да сегодня как раз собирался. Я даже подарок тебе оттуда приволок. Вернёмся, презентую…
— Глядите, — перебила Лёлька и вскинула руку.
Уже темнело, но мы увидели его. Мальчишка. Отставший от остальных. Врезался, видимо, в ствол и валялся теперь на земле, лениво подрыгивая ногами.
Фу, какое мерзкое слово — лениво. Ты иди, на его месте полежи, поглядим, как тебе будет лень… Пялиться на судороги разбившегося ребёнка было невыносимо, а повернуться и уйти ещё невозможней.
И тогда Тимур вскинул карабин.
— Дай сюда! — заорал я.
— Почему?
— Дай сказал!
И вырвал у него ружьё.
— Ну ты же сам видишь: пацан не жилец, — фыркнул Тим.
— И что теперь? Убивать? — вступилась и Лёлька.
— Да вы чего? Думаете, я зверь, что ли? Думаете, мне в человека жахнуть в кайф? Вы за кого меня вообще держите-то? Да оставить его там, вот так, подранком, как кутёнка слепого, и есть зверство. Свои не дотоптали — волки набегут и живьём порвут. Ты этого хочешь? — и схватился за винтовку. — Скажи: этого, добренький наш?
— Нет, не этого, — перешёл я почти на шёпот, но ружья не отдал. — Сейчас мы пойдём и заберём его.
— Да что ты?? Куда пойдём?
— Туда.
— А ты был там?
— Нет.
— А я был! Туда бегом три часа.
— Всё равно. Если сам не поднимется, пойдём и найдём.
— Да? И чего?
— И сюда принесём. Если ещё живой.
— А потом?
— Не знаю. Оклемается, там и видно будет. Или назад в лес отпустим, или…
— Ох ты Айболит! Да ты глаза их когда-нибудь видел?
— Видел, Тим, видел…
— Да он первому тебе глотку перегрызёт, когда очухается.
— Может, и так. Только стрелять я тебе всё равно не дам.
И не выдержал: напрягся, сколько сил было, и свалил с души чуть не год придавливавший её камень — рассказал про тот, первый набег детей. Про все свои ощущения, про ужас посреди мешанины очумевшей детворы и глаза единственного из них, в которые успел заглянуть.
— …и когда ты ствол поднял, мне показалось, что это… — и виновато взглянул за озеро, где уже едва различимый в сумерках малыш крутил и крутил невидимые педали.
Глаза у Тимки округлились.
— С-с-скотина! — он попятился от меня, не находя слов. — Скотина ты, понял?! Сволочь последняя! Гандон сука!..
Оступился, сел на задницу, тут же вскочил, взревел от бессилия и побежал прочь; люди-то мы люди, но когда ревём вот так, очень на зверей похожи.
— А что мне было делать? — заорал и я благим из благих. — С вами на руках — что, Тима?.. Конечно, гандон! А у меня секунды лишней не было!.. Я понятия не имел, кончатся они когда-нибудь или всю жизнь так бежать будут, это ты понимаешь?.. Ты вспомни, вспомни, Тимочка, что с тобой в тот момент творилось, — и сообразил, что ору, а сам винтовкой потрясаю, и тут же отшвырнул её назад. — И не надо! Понял?.. Обвинять просто. А ты разберись сначала…
