— Не надо.
— …была по-своему неповторима. Каждая. И серьёзное получалось только из веры в то, что она — та, которую искал… Ну, есть такая легенда о половинках…
— Я знаю, не надо про легенду.
— Да, смешно.
— Что?
— Что себе этого никогда объяснить не мог, а тебе приходится… Представляешь: каждая, с которой у меня доходило до чего-то настоящего, казалась мне… ну Евой, что ли… если по-здешнему-то… Это понятно?
— Да.
— И тот кусок жизни, который я проживал с ней…
— И во имя неё, — продекламировал Тим.
— И во имя неё, — благодарно повторил я. — Казался тем, ради чего я и появился на свет…
— …и вот почему всех вас, тёртых-перетёртых и по горло напробовавшихся, лес взял и изолировал! — победно констатировал именинник. — Кроме тебя одного почему-то. И почему это, а?
— От чего изолировал? — не врубилась Лёлька.
— От спасения мира, мать! — передразнил он меня. — Исключительно от спасения мира…
Похоже, будущий доктор наук готов был развить тему, но снаружи некстати и противно загудело.
— Лемминги, говоришь? — ухмыльнулся наш Фома неверный. — А ну-ка пошли, чего покажу.
— Наплюй, Тим. Они на том берегу.
— Пошли, говорю.
— Да видел я уже…
— Ты раз в жизни можешь просто послушаться?
И схватил карабин и вышел.
И мы встали и тоже пошли.
8. Исступления и наказания
Я не ошибся: они бежали за озером, с ближней стороны в дальнюю. В зрелище и правда было что-то лемминговское. Не было лишь ответа на вопрос, куда (от кого) и зачем носит их нелёгкая.
Тим сидел на берегу, маниакально сопровождая их взглядом. Даже на нас не отвлёкся, буркнул только через плечо:
— А вот теперь внимание…
— Воскресный кинозал, — пропыхтела Лёлька, усаживаясь неподалёку.
— Да вы не на них, вы наверх глядите…
И не договорил — там, над макушками деревьев, появился од. Но не весь: фрагмент махины точно выплыл из-за невидимой границы на небе, и, так и не успев обнаружиться целиком, плавно исчез за другой, такой же незримой. Точно коридорчик в хлябях небесных открылся на полминуты.
— Нет, ты понял? — восторженно закричал парень.
У Лёльки челюсть отвисла. Со мной проще: зеркальный ящик в небе — это, конечно, круто, но после Александрийской библиотеки в избушке я был готов уже к чему угодно.
— Нехило, да? — торжествовал Тим. — Он здесь всегда. Только виден редко. Странно даже, что тогда сел. Мог бы просто не показываться.
Я не понял, чему он радуется. Осознание беспрерывного присутствия никелировашной дуры уюта не прибавляло. Иллюзия безоблачности снова трещала по швам. Ничего не изменилось: кругом — лес, повсюду — од, а в хатах вообще такое, что волосы дыбом.
