А для их внуков эта страшная мясорубка будет как… как Куликовская битва — исторический факт, от которого пара дат да в лучшем случае прикольное имечко Штирлиц только и сохранятся… В смысле, не будет — была бы. Если бы всё на местах осталось. А теперь…
Реминисценция, знаете. Не хотел. Изба вытворяет…
На подвох я настроился ещё с порога. Светёлка чистенькая, выметенная. Будто кто прямо перед моим приходом шмон навёл. На окошках тюль, на подушках — на кровати, пирамидальной горкой — тож. Посреди стол. Поверх скатерть белая, глаженная, с проутюженными складками. Ходики тикают. На ходиках шесть.
Шесть дня, как говаривал тот самый барон…
Садись, в общем, мил человек, отдыхай, любопытствуй.
Я присел. Фоток море — глаза разбегаются. Ну? И где же тут припасённая мне душевертина? Да вон она — точно Володе Шарапову приветик (кто только за Жеглова постарался?) — Зойкина карточка. Мы на ней вместе были, а потом, когда всё сломалось, я себя отрезал, ну психопат, чего хотите… И глядит теперь она, ножницами с одного краю обиженная, но счастливая, как тогда, — глядит на меня, заявившегося наконец, и точно сказать чего хочет.
А ты говори, Зая, не щади!
Я бы не удивился, кабы откуда из стен и впрямь голос зазвучал. Но сжалилась избушка, не полилось. И всё, что милая моя на сердце имела, я сам теперь должен был догадывать. И слышал, слышал я её безо всяких потайных динамиков. А пересказывать не вынуждайте — наше это.
А вон и ещё она. И вон… А вон и Танька. И Юлька… И Петровна… И Настази… И Чуда — все они, похоже, тут. И Зайкин голосок понемножечку тонет в нарастающем хоре шёпотов, окликов и смешков. Всё это я слышал уже когда-то.
Ах, до чего знакомая оратория из реплик без оркестра!..
«Андрюш, ты хороший парень, но…» — и следом первый мой наконец поцелуй и первая бессонная ночь на двоих у мокрого окна общаги…
«Вы милый! — Почему вы? — А мне нравится тебя на вы», — это уже моя черноглазая фольксдойче; как там у Бодлера? — с еврейкой бешеной простёртый на постели, как рядом с трупом что-то там тарам-па-пам…
«Нет, не надо так! Так — не хочу. Давай ты приедешь потом, возьмёшь и приедешь, когда мы будем свободны — и ты, и я»… И всё равно — так, потому что разве ж можно было взять меня и отпустить?..
Или: «Дай руку. Просто руку дай и всё», — и я дал, и мы пролежали до утра: она на своей кроватке, я рядом, на раскладушке, и всё чего-то говорили, говорили… А настоящей любви она обучила меня лишь год спустя…
