Наша фантасмагория продолжалась. Посреди осаждённой вероломным лесом деревушки специального назначения стояла изба. В избе топилась печь. В печи трещал огонь и поспевал хлебушко. У стола хлопотал притворившийся хозяйкой ребёнок, спешащий с ужином к возвращению из лесу вестимо притворившегося добрым молодцем маменькиного сынка. В углу свиристел так и не выловленный сверчок. Из окошка ходиков на стене — давно декоративных, без стрелок и цепи с гирькой — высунулась вдруг целая и невредимая кукушка и сделала писклявое ку-ку.
И всю эту уютную какофонию перекрывало не слишком стройное, но как нельзя более гармонизирующее атмосферу нашего парадоксального бытия звучание самой попсовой из сонат великого немца. Для окончательной завершённости полотна недоставало одной малюсенькой детали: за роялью должен был сидеть непосредственно глухой в стельку автор…
Тою ночью я долго не находил себе места. То и дело сползал с печи, набрасывал шинель и потихоньку выбирался вон подымить разлюбезного чубучка, всякий раз уверенный, что этот-то на нынче последний…
Временами надо мной поскрипывали потолочины: Тимке тоже не спалось. Неужто всё-таки стихи?..
Храпела одна Лёлька. Храпела в буквальном.
Вы никогда не задумывались о том, что ураганный храп есть атрибут не только неприятных соседей по купе, но чаще всего самых дорогих вам людей?..
Боже! Да как только может это миниатюрное тельце производить столь ужасающие звуки?
Между прочим, и о тельце…
Той ночью я в первый с чёрт те каких времён раз поймал себя на мыслях о бренном — о женских статях и всём, с ними связанном. Полторы сотни дней борющийся со стрессом организм и снующая по нему туда-сюда перепуганная душа умудрялись не вспоминать о своей половой принадлежности, а тут…
Не углядите дурного: не всё ещё до потешного угловатые движения племяшки разбудили во мне мужчину. Не прелесть её подростковая — непосредственная и умильная. Это проснулось извнутри. Само. Как отголосок дурацкого разговора. «Хреново мужику».
А тут ещё кровь эта… Инстинкт, что ли? Все же мы немножечко лошади…
Лёлькино обаяние лишь скатализировало процесс. И процесс пошёл. И привёл к самому плачевному из возможных выводов: а жизнь-то кончилась!
Нет, биологическая ещё потрепыхается: глаза, тьфу-тьфу, видят, уши слышат, ноги носят, почки фильтруют. Но жизни чувственной, похоже, кранты. Ох, кранты!..
Это же просто геноцид какой-то получается в отношении отдельно взятого и не самого, между прочим, плохого человека! Одарив продлением существования, провидение обрекало меня на монашество. На полнейший, пардон, целибат.
