— А в чем он был одет?
— Не знаю.
— Ну в костюме? В галстуке?
Катя рассмеялась.
— Вы шутите? А я вспомнила. Он был в темном свитере. У него еще на локтях кожа желтая нашита была.
— И что, он вошел во двор к Шариповым?
— Да, он разговаривал с Екатериной Дмитриевной, и она его проводила до калитки. Он еще ногой отфутболил катушку на дороге.
— Маленькой ножкой? — спросил я, улыбаясь.
— Ничего себе маленькая. Как два ведра. И сапог такой большой и страшный.
— Значит, он в сапогах был?
— В сапогах. Это я точно помню.
— А потом что?
— А потом он пошел к Соколову и с ним разговаривал.
Мы расположились на бережку, откуда нам были видны мутно-зеленый ручей и живописная горка с двумя голубыми домами, залитыми солнцем.
Стояла тишина, и в этой тишине едва различимы были неуловимые звуки последних дней теплой осени: хруст веточек, шуршание сухих листочков, звонкий и равномерный бег ручья, редкий, чуть печальный крик птицы — из всего этого складывалась чудная мелодия угасающей природы. И дети решили запечатлеть ее на своих картонках.
— А я нарисую эти два дома, — сказал Коля.
— А я деревья с домом, — решил Саша.
— А я кустик. Можно мне кустик нарисовать? — спросила Катя-маленькая. У нее на щеке так и остался след от шоколадной конфеты.
— Можно, — сказал я. И неожиданно притянул ее к себе и стал стирать этот след.
— Оно засохло, — сказала Катя и вдруг как собачонка лизнула мои пальцы. — Вот теперь сотрется.
Я удивился Кате. Шоколадный след исчез с ее лица, а на моей ладони будто все еще теплилось ее дыхание, ее прикосновение язычком, ее нежная шелковистость щеки.
Она быстро рисовала кустик на фоне дома с забором. Я поражался тому, как она ловко подбирала цвет голубоватого забора, как горело ее лицо и как она никого не замечала, ничего, должно быть, не чувствовала, кроме вот этого кусочка жизни с этим домом, забором и кустиком, которые каким-то чудом переносились на маленькую картонку.
Дети увлеченно работали. Я научил их не обращаться ко мне по пустякам, и они сосредоточенно пыхтели, радостно мучаясь в выборе: и как изменить рисунок, чтобы точь-в-точь было, и какие тени сгустить, и как смешивать краски. Я поражался этой детской способности безбоязненно становиться на путь первооткрывательства, этой детской гениальности, которая выплескивалась из них — куда только потом она девается! Я наслаждался их рисунками, а из головы не выходил рассказ Кати-маленькой о человеке, который приезжал на самосвале.
