Идёт к дальнему своему сараю - там щетинятся прислонённые десятиметровые высушенные хлысты, выбирает самый ровный и, положив на плечо, несёт ко мне во двор.
Там мы прислоняем хлыст к дому, и я звоню по мобильнику в райцентр мастерам, обещавшим установить антенну. Докладываю - мачта есть. Условились - приедут. А пока сидим с Николаем на кухне, разговор - о его теплицах, о засушливом лете, предсказанном синоптиками, о том, почему он, Николай, выйдя на пенсию, окончательно вернулся из города сюда, в родительский дом.
- Здесь жить интереснее, - говорит.
Видимся мы с ним нечасто, он весь в делах. Куда-то ездит на рейсовом автобусе, плотничает в окрестных деревнях, обживаемых дачниками, не слишком распространяясь о побочных заработках, здесь это не принято. А у себя в хозяйстве то теплицы усовершенствует, то (любимейшее занятие!) корзины плетёт из ивовых прутьев.
Но на просьбы откликается всегда. Как-то в сарае полку с хозяйственным инструментом (она у меня без конца срывалась) укрепил, приладив к ней подпорки. Сделал изобретательно и быстро, лишь слегка усмехнувшись в ответ на моё восхищение. И от денежного вознаграждения категорически отказался, это, на его взгляд, не работа, а баловство.
Я заметил: вопреки распространённому мнению, будто деревня угнетена завистью к обеспеченной жизни столичных жителей, здесь отношение к москвичам иное - покровительственно-насмешливое. Неумехи мы - ни дров нарубить, ни печь растопить, ни траву во дворе скосить у нас не получается.
Научиться косить я пытался. Мне показывали, как косу держать, как слегка "давить на пяточку", то есть вести её под небольшим углом к земле, чтоб срезала под корешок. Нет, не получалось.
Как-то в июне, когда, только выйдешь на крыльцо, мошка облепляет лицо, зазвали мы Николая к нам. Поговорили про электро- и бензокосилки, застревающие в здешней могучей траве (за месяц нашего отсутствия она вымахала по пояс). Николай поточил бруском косу (выправил), заметив попутно, что настоящей замены ей придумать вряд ли удастся. И стал косить. Шёл поперёк задворки, укладывая траву ровными рядами, останавливаясь только, чтобы смахнуть с лица надоевшую мошку.
Он бережно окосил, не задев, прутики юных саженцев, цветочную клумбу, грядку у бани, молодые яблони. И нигде не оставил ни одного торчащего клока. Это была работа мастера-искусника, одарённого чувством меры, выносливостью и честолюбием человека, неспособного что-либо делать кое-как. Днём позже, в толпе у автолавки, я обмолвился об этой косьбе Жирякова и услышал в ответ:
