Петербург, окно в Европу, прорубленное стальной волей неукротимого владыки! На его гранитном постаменте несется вперед Медный всадник, не обращая никакого внимания на змею, извивающуюся под копытами его коня, и указует сильной рукой на Запад. И каждой весной его опаляет благоухание сирени. Петербург, создание человеческого духа, призрачный град с белыми ночами под белесым северным небом и склизкими ноябрьскими ночами, когда умирают не призраки, а бедные люди; я не знаю другого места на земле, которое и самому упертому упрямцу могло бы доказать, что бытие наше состоит не из одной лишь жалкой реальности, но что между Здесь и Там простираются волны Неизведанного.
Итак, я в Петербурге. Куда же первым делом направлю стопы? Куда же еще, как не к Александру Блоку?
Крайности. Поэт Александр Блок жил в казарме. Его отчим был полковником лейб-гренадеров. Пришлось произнести имя поэта часовому мрачного вида, который и указал на окна второго этажа.
Время послеобеденное. Меня ждали. Блок занимал небольшую квартирку, которая была отделена от апартаментов полковника.
Так ли я представлял себе Блока? Так в точности. Он носил черную просторную блузу с узким белым воротником. Он был еще молод, двадцати шести лет, но в его фигуре не осталось ничего мальчишеского; он был среднего роста, строен, но чувствовалась и какая-то кряжистость, которая временами делала его немного неловким. Его каштановые волосы слегка вились, его безбородое лицо оставалось сосредоточенным, даже когда он улыбался. Говорил он медленно. Его светлые глаза можно было назвать скорее печальными. Губы полные и неожиданно красные. Вокруг его высокого овального лба держался нимб задумчивости и своеволия. Движения его были медленны, иногда почти как у больного. Он не был ни сердечен, ни добр, но не любить его было нельзя. Так мог выглядеть только поэт.
А его жена? Любовь Дмитриевна, не уступавшая ему в росте, белокурая, стройная, была очень красива, но какой- то старинной, несовременной красотой, будто из восемнадцатого столетия. Она была очень уверена в себе и, несмотря на юный возраст, уже довольно полная женщина; она крепко стояла на земле, любила жизнь и знала в себе это. Она была любезнее и веселее Блока и, во всяком случае, гораздо определеннее в своих суждениях, чем он. Сразу было заметно, что она очень умна, несмотря на всю свою грациозную обольстительность. Однако ее нельзя было назвать изящной, руки у нее были хоть и красивы, но великоваты; несколько великоват был и мягкий, хорошо очерченный рот.
