Тут я не выдержал. Я не мог оставаться в зале собрания ни одной минуты больше. В глазах опять потемнело, голова горела в огне. Я зарылся с головою в подушки и одеяла. Со дня смерти своей матери я не плакал до сих пор ни разу. Но теперь я не мог больше, — я заплакал».
Известно, что Гитлер был весьма склонен драматизировать самые банальные ситуации. Но на этот раз он был искренен. Да и не он один плакал в тот проклятый большинством немцев день. Похожие эмоции испытывали все фронтовики, которые, как и Гитлер, чувствовали себя преданными.
«Нет больше нашей прекрасной Германской империи», — писал в ноябре 1918 года офицер Генерального штаба Хайнц Гудериан из Мюнхена жене. — Негодяи втаптывают все в землю. Все понятия справедливости и порядка, долга и порядочности, похоже, уничтожены. Я только сожалею, что у меня нет здесь гражданского платья, чтобы не показывать рвущейся к власти толпе форму, которую я носил с честью двенадцать лет».
«Кругом себя я почувствовал темноту, — вторил ему Гитлер, — когда, пошатываясь и спотыкаясь, брел назад в свою палату, где сунул разламывающуюся от боли голову под подушку и сверху накрылся одеялом. Я так не плакал с тех пор, когда стоял у могилы своей матери. Во мне росла ненависть — ненависть к виновникам этого подлого, трусливого преступления».
Эту ненависть он пронесет через все годы борьбы с Веймарской республикой и, став канцлером, накажет «ноябрьских» преступников. И как знать, не подумывал ли Гитлер в те тоскливые ноябрьские дни 1918 года о себе как великом национальном герое, который спасет Германию…
21 ноября 1918 года отставной ефрейтор с двумя нашивками на рукаве за ранение, дважды кавалер Железного креста, обладатель грамоты «За храбрость перед лицом врага», приехал в Мюнхен. Еще числившийся в армии, он вернулся в казарму своего полка «Макс II» в Обервизенфельде. Да и что ему еще оставалось? Снова торговать открытками? После войны он уже был на это не способен, а ничего другого не умел. Да если бы даже и умел, то это ровным счетом ничего не значило. Экономика была разрушена, и в стране свирепствовала безработица.
Как и на фронте, Гитлер в полковой казарме держался особняком. Что опять же объяснялось тем, что у него было больше мыслей в голове, чем у его сослуживцев. Некоторые его товарищи и сейчас считали Гитлера не совсем нормальным, поскольку после второго тяжелого ранения он стал впадать в истерику. Но именно такая психика имела свои преимущества, какими Гитлер и воспользуется, когда начнет поход к власти. Гитлеру никогда не импонировал банальный здравый рассудок, он будет излагать не избитые истины, а опровергать их и увлекать за собой своих слушателей с такой же беззаботностью, с какой нервное дитя терроризирует своих родителей.
