В мюнхенской квартире Гитлера встретили Эссер и Штрайхер, что было весьма символично, поскольку именно эти двое пользовались самой дурной славой среди нацистов, многие из которых испытывали к ним брезгливость.
Поговорив о великогерманском народном сотрудничестве, которое Гитлер хотел сохранить, он отправился к Пенеру. Друзья были в ужасе: главный нацист Германии отправился к человеку, который предал движение и проголосовал за «новый Версаль», как правые называли план Дауэса. А ну как он сумеет переманить Гитлера?
Впрочем, продолжал Гитлер, «под одним врагом можно подразумевать нескольких». Гитлер произвел на Гельда благоприятное впечатление, и при встрече с министром юстиции Гюртнером тот сказал: «Бестия обуздана, теперь можно ослабить путы».
На следующий день Гитлер явился в помещение фракции блока «фелькише» в ландтаге и, поигрывая плеткой из крокодиловой кожи, пожурил ее членов за то, что они не вошли в состав баварского правительства.
— О чем вы думали? — спрашивал смущенных депутатов Гитлер. — Надо либо заседать в правительстве, либо стоять к нему в оппозиции! Третьего не дано!
Те только недоуменно пожали плечами. Виданное ли дело — «барабанщик» революции и недавний узник стал сторонником государственной власти, которая, возможно, впервые в своей истории ориентировалась на Берлин. Как и многие другие политики, они так и не поняли одной простой вещи: будучи революционером на словах, на деле Гитлер всегда искал покровительства со стороны власть предержащих. Вся история Гитлера была и будет историей его отношений с властью. Сначала это был рейхсвер, потом те самые баварские правители, которых он чуть было не склонил к походу на Берлин. Теперь Гитлер искал союза с новой баварской властью и буржуазией. И те, кто упрекал его, так ничего и не поняли в развитии страны. В условиях наступившей стабильности и ухода армии в тень на первые роли выходила буржуазия. Иного при развившейся экономике не могло и быть, и все призывы к отмене частной собственности теперь выглядели бы в высшей степени наивными.
