Тайна Староконюшенного переулка | страница 27
— Оставляю Мишеля здесь, — сказала мама. — Может быть, Дмитрий Валерьянович расскажет тебе о дальних краях, в которых он бывал? Познакомьтесь получше, я пришлю за тобой Мишку-казачка.
И она ушла своей обычной, плавающей, неслышной походкой.
Мишель молча рассматривал скудную обстановку комнаты, полосатый старый диван, железную кровать, накрытую шинелью, над ней, на стене, ветвистые оленьи рога.
— Вы сами убили оленя? — спросил Мишель.
— Сам, — сказал старик, — я ведь когда-то охотился, а дело было восточнее Байкала.
— Вы так далеко ездили?
— Далеко, дружок.
— Вы путешественник?
Дмитрий Валерьянович улыбнулся.
— Нет, мой мальчик, я не по своей воле туда поехал. Меня туда насильно привезли.
— Почему?
— Почему? Да потому что я не хотел выдавать своих друзей. Но этого я тебе сейчас объяснить не могу. Лучше ты мне скажи…
В дверь постучали, и голос Трофима глухо произнёс:
— Дозвольте, ваше благородие.
Вошли двое — Трофим и сын его племянника Аким, рослый парень из имения Карабановых.
Аким сдёрнул шапку и низко поклонился.
— Что такое, Трофимушка? — спросил старик. — Есть новости?
— Есть, — мрачно отвечал Трофим, глядя в сторону, — сейчас в церкви манифест читали.
— Как? Царский манифест о воле крестьянам?
— Так точно. Поп читал после обедни. Да ничего в нём не поймёшь. Народ возле церкви стоит, крестится, все помалкивают.
— Свобода крестьянам, — прошептал старик, как во сне, — и мне довелось дожить…
— Дозвольте вас поздравить, ваше благородие, — отвечал Трофим, — а нашего брата тут, кажись, поздравлять не с чем. Дворовым ещё два года гнуть спину, а деревенским…
— Землю только за выкуп, да где его взять, выкуп-то? — подал голос Аким. — И такого написали, что, как есть, пока всё остаётся по-старому, гни спину на барском поле.
Старик оживился.
— Ты из деревни? Что там у вас происходит?
— У нас ничего, — отвечал Аким, — а в Успенском порубили барскую рощу. Да и в Селивёрстовке, говорят, неспокойно. Вот управляющий-то и велели мне закладывать лошадей да в Москву подались, к барину.
— Разве он здесь?
— Сейчас к их скородию прошли. Видать, тревога.
Все замолчали.
— Значит, теперь людей продавать не будут? — громко спросил Мишель.
Трофим быстро повернулся к нему, как будто раньше его не замечал.
— Людей продавать не будут, а будут их голодом гнуть.
— А почему же они не заявят? — упорствовал Мишель.
— Вот в Успенском и заявили, — с усмешкой сказал Аким.
Опять все замолчали. Трофим запустил руку в бороду, Аким мял шапку, а Дмитрий Валерьянович сидел на кровати, свесив руки.
