Собрал я тяги, закурил и с видом знатока бросаю:
— Движок-то у тебя хреново фурычит. Не мешало б карбюратор поменять. Четко.
— Никто ничего не говорил.
— Я говорю… (дальше я шпарил точь-в-точь как Вадька) — Хочешь вообще движок запороть, пожалуйста… Жмотничаешь на десятку раскошелиться, потом два куска заплатишь.
— Нет, уж если надо, то конечно. Только мастер слушал, говорил: «Все нормально».
— Мастер! Ему-то что, не свое, не жалко. Сбагрил быстренько, галку в наряде поставил для наглядности и порядок. Я советую, а там как знаешь. Не мне ездить, тебе.
Короче, поставил я ему старенький карбюратор, а его положил в ящик про запас… Двадцать рубликов как-никак.
Тяжеловато мне далась эта игра. Как-то чувствовал себя погано. В обед поплакался Вадьке, а он прямо захохотал, удивляясь моему тупоумию:
— Не возникай! О ком печешься-то? Перебьется. Да у частников работенка не бей лежачего. Гнилые заходы! Знаешь, в натуре, чем больше на станцию привозят раскуроченных агрегатов, тем больше я радуюсь. Так им и надо. А то расплясались! А трудящиеся на них пашут. В шахты бы их всех чохом! Железно!
Дальше у меня пошло все, как положено: суетился, полоскал мозги «козлам»… Конечно, не каждого клиента можно было облапошить. Попадались жуки те еще, над каждой копейкой тряслись.
Но это все поигрульки. Раза два в неделю мы вкалывали как бульдозеры, на износ — какому-нибудь тузу капремонт без передыха сандалили, а в конце месяца работы бывало совсем невпроворот. Уставали зверски, не успевали отмываться соляркой — в транспорте народ шарахался.
Разок-другой занимались «полуночной» работенкой: вечером, когда уходило начальство, давали трояк сторожу, он открывал ворота и пропускал машины клиентов. Мы загоняли их в боксы и горбатились до утра. И нам заработок, и клиент не в обиде — без очереди и работа добротная, на совесть.
А бывали дни, когда с утра кемарили, часок раскачивались, потом до обеда вкалывали, а после обеда сплошные перекуры. То и дело подходил мастер Василь Петрович:
— А ну, кончай перекур, «система»! Да пошли мне подсобите малость.
Петрович все корчил из себя строгого начальника, но это у него плохо получалось — все видели его мягкосердечие. У него была сильная привязанность к технике, в каждой детали как бы видел душу; относился к ней нежно, уважительно, называл ласково: «колесико, капотик». И все крепил добротно, надежно (понятно, стабильность мастеров — решающий фактор; молодые могут что-то выдать, но могут и напортачить). Нас с Вадькой Петрович звал «система», а мы его меж собой беззлобно — «Очкарик» (он носил очки).
