Вадька передохнул и продолжил (я, понятно, слушал его разинув рот):
— Спокойная жизнь не для меня, я приключения люблю. Да и погодка стояла развратная. В общем, загудели мы… Потом-то я усек — она приводила меня для показухи: в кабаках-то работала на публику, обнимала, целовала — показывала, как любит… С неделю мы с ней крутили, и всю неделю у меня трещала башка. Она, как сестра милосердия, прикладывала мокрое полотенце и смеялась: «Неужели растут рога?». Неделю я жил на износ. «Зато, — думал, — будет что вспомнить»… Так она девчоночка была ничего, вот только на физии написано: «Чего-то хочется, а чего — не знаю сама». В аквариум ей надо было нырнуть, может, искупалась бы и успокоилась. А в остальном она была ничего, «солнце мое» меня звала. Недавно, кстати, ее встретил: «Солнце мое, спасибо! Директор как узнал, что ты появился, второй раз в меня втюрился». Такой прокол получился. Сыграл я, значит, роль палочки-выручалочки, вернее, как бы подудел в манок.
Вот так Вадька и рассказывал. Теперь-то я от души посмеялся бы, а тогда ловил каждое его слово.
Но что было обидно — Вадька не умел слушать. Разговор с ним напоминал игру в одни ворота. Он только и молол о себе, своих делах и никогда не спросит: «А как ты-то?».
Зато в чем Вадька был молодец — всегда приукрашивал свои романы и выставлял девчонок в лучшем свете, не то что некоторые — разойдутся и поливают: такая, мол, сякая. В самом деле думаешь — «стерва», а потом встречаешь ее, послушаешь, и вроде он болван.
— Поначалу они все мягкие, — поучал меня Вадька, — ничего не требуют, а потом завинчивают гайки. Если хочешь узнать, какой будет девчонка — посмотри на ее мать. Вот однажды было… завал! Клевая девчонка. Как-то зазвала к себе, представила мамаше. Только вошел: «Ну-ка, молодой человек, почините-ка утюг». Уловил? Гнилые заходы. Чинил я, чинил, и вот за это время как бы пережил свою женитьбу. Смотрел на мамашу, а представлял ее. Короче, отвалил. Теперь так: ухаживаю за ними честь честью, но как начинают прищучивать, сразу соскакиваю. Завожу кобылу и — только меня и видели.
Вот так Вадька и рассуждал, так дорожил свободой, а я считал его суперменом и во всем пытался ему подражать.
Вадькин «опель» был авточудо, старая керосинка, но только на вид, а внутри агрегат — загляденье! Известное дело, немцы все делали на совесть. Участковый, помню, приказывал Вадьке:
— Убери эту развалину из проулка, весь вид портит. Загони во двор!
