После полок я сделал табуретку, потом этажерку для книг, валявшихся в коридоре. Последние мои работы были вполне удачными. Слух о моем мастерстве прокатился по улице, и на меня посыпались заказы — кто ж не хотел получить полку или табуретку, да еще задаром?! Я не отказывался и старался вовсю. Мои руки покрылись волдырями и занозами, я сильно уставал, но это была какая-то приятная усталость — усталость, которую я не испытывал до сих пор. Впервые я делал полезные вещи и познавал счастье от работы. Самым неожиданным оказалось то, что это счастье было намного сильнее, чем всякое другое — более полным и сияющим, что ли — чем счастье, которым я упивался, когда убегал из дома, и когда бездельничал у бабушки, и когда мне купили велосипед, и даже, когда разговаривал с девчонками, которые мне нравились.
После этого столяр, работавший над нами, стал для меня особенно близким, как бы напарником по работе. Я все время хотел познакомиться с ним, но долго не решался, а когда решился, он неожиданно уехал.
Смутно помню — было ли это на самом деле или я все выдумал. Иногда так отчетливо вижу многие детали этой истории, что готов клясться чем угодно — в ней нет ни капли вранья. А иногда мне кажется — рассказываю ее только для того, чтобы приукрасить свое детство.
Когда я был маленьким (до войны), на лето меня отправляли на дачу к тете Груне, сестре моей матери. Бездетная тетя фанатично, до невозможности любила детей, а на меня, «родственничка», естественно, обрушивала такую зверскую любовь, что порой мне становилось страшно. Она пыталась сделать из меня «хорошего мальчика во всех отношениях», и сильно переживала, что у нее ничего не получается. Тетя не могла на меня надышаться, даже никогда не звала по имени — только «мое сокровище» или «ангел». Со временем я уже воспринимал это как должное, то есть уверился, что являюсь посланцем неба, и впоследствии сильно удивлялся, что слово «сокровище» тетя употребляла все реже, а потом и перестала совсем.
Летом я рос парниковым цветком — тетя оберегала меня от простуды и солнечных ударов, от комаров, мух и слепней; от всех, кто хоть как-то отваживался посягнуть на мою особу; и на всякий случай до предела ограничила круг моего общения. Мы с ней жили в маленьком побеленном доме, окруженном подстриженным палисадником и ровными грядками со стрелками лука и пучками редиски. Весь этот аккуратный мирок был огорожен высоченным забором, в котором, к счастью, зияло несколько дыр.
