— Может быть, ты и прав, Вася. Много отдал бы я сейчас за семью, да все как-то не получается.
— Ну, так я тебе и поверил. В Берлине, чай, бабы гак и бегают за тобой! Знаем тебя!
— Нет, Вася. Все это не то! Душа просит большое, а ей подсовывают приложение к двуспальной кровати. Где-то же есть «она»? А, Вася?
— Обязательно есть, Федя!
— Знаешь, как в песне, — хорошая эта песня, Вася:
«Жаркою страстью пылая,
Сердце тревожно в груди,
Где ты — тебя я не знаю,
Но наша любовь впереди…»
Василий басом подхватил, друзья обнялись и запели вместе:
«Далека ты, путь-дорога,
Выйди, милая моя,
Мы простимся с тобой у порога,
Ты мне счастья пожелай…»
С этой песней в тысяча девятьсот сорок первом году они ехали к фронту, на позиции.
— Эх, Федя! Вот только в песне и выльешь душу!
Пели еще. Все больше народные, тоскливые и печальные песни. Живет в русской песне вековая тоска, рожденная где-то при татарском иге, в дремучих лесах и в бескрайних степях. Многое переменилось на русской земле — дымят громадины новых заводов, тарахтят по полям тракторы и комбайны, а тоска в песне все та же.
И так же, как сотни лет тому назад плакал под песню удалой молодец, так же вдруг заплакал Василий и полез целоваться.
— Федя, друг мой сердечный! Только ты и есть у меня! Один ты понимаешь.
Вошел Саша. Улыбаясь, браво доложил:
— Все в порядке, товарищ майор: Карл устроен, накормлен, даже сто грамм получил.
— Молодец, Саша. Иди сюда — выпей с нами, — Федор протянул солдату свой стакан с водкой.
Саша покосился на Василия, но тот махнул рукой.
— Вы бы прилегли, а то утром к генералу идти.
— Правильно, Саша. Укладывай. Я на диване устроюсь.
Через пять минут в комнатах стоял богатырский храп, да ходил Саша, убирая со стола.
— Входи, герой, входи.
Был генерал сед, широк в кости, красное лицо из-за седых нависших бровей казалось суровым.
— Здравствуйте, товарищ гвардии генерал-лейтенант!
Федор, свежевыбритый, в новом кителе, радостно смотрел на генерала.
— Здравствуй, герой. Рад видеть тебя, — генерал задержал руку, оглядывая Федора. — Все таким же молодцом — это хорошо. Извини, что вчера не принял, у нас, брат, заседания за заседаниями — днем учение, вечером мучение, — генерал любил говорить в рифму, подражая Суворову.
Из двери справа в комнату вошла маленькая, полная, в широком темно-синем платье жена генерала — Наталия Николаевна. Карие молодые глаза делали скуластое, простое лицо ее приятным и по-своему красивым.
— Федюшка! Вот сюрприз-то! Здравствуй, дорогой. Я и то говорю своему, — нет у него такого офицера, Федя! И краснеет все так же. Ну, пойдемте к столу.
