Стало очень грустно. Опять поломалась жизнь! Все, чем она теперь заполнена, скоро останется позади, а впереди похороны отряда и трудоустройство куда-нибудь на глины, без понижения, если будет пай-мальчиком.
Ну уж нет! Он так махнул рукой, что задел какого-то прохожего и поспешил извиниться.
Подошел автобус. Борис уже поставил ногу на ступеньку, как его остановила мысль: «Зачем явлюсь? Чтобы поплакаться? Придавила „телега“? Просить защиты? Так ведь сами они — и Пластунов, и Шахов — сейчас в ней нуждаются даже больше меня!»
Он отошел от автобуса и, припомнив, что Сергей Степанович сегодня несколько раз принимал нитроглицерин, укрепился в решении: «Не поеду! Пусть спокойно отдыхает до понедельника, ведь все равно раньше ни он, ни Шахов ничего предпринять не смогут…»
Он пошел сам не зная куда и тут же возразил себе: «Это как знать! Телефоны работают без отдыха!.. Каждый день сейчас дорог!»
И он перерешил: «Поеду! Откладывать нельзя, но мой долг как-то смягчить удар, придумать что-нибудь дельное для продолжения боя».
Уже стемнело. Зажглись кое-где окна, и прохожие стали безликими, похожими на тени.
«Что предпринять? В министерство, в народный контроль, в обком комсомола и в газету напишу!» — разъярился Борис и, невольно вспомнив: «Я пишу, ты пишешь, он пишет…» — охладился… А может быть, потому, что ветер усилился.
— Ясно, — пробормотал он, — опровергнуть комиссию можно только новым неоспоримым доказательством… Здесь, в спорах и жалобах, оно не возникнет! Только там, на молокановской земле!
Он остановился так внезапно, что какой-то прохожий на него натолкнулся и выругал его.
Борис все это еле заметил.
— Конечно, там, только там, — бормотал он. — Осмотр берлог — это единственное, что осуществимо быстро. Я это придумал и доведу до конца!
Теперь уже он шагал стремительно, и снова вдруг остановила его мысль: «А возможен ли осмотр берлог? Поднялись ли уже медведи? Это надо спросить у Андрея, но до него раньше понедельника не дозвонишься… Послать ему телеграмму? Ответ придет не многим быстрее».
Борис выругал себя: «Почему до сих пор не узнал?» И оправдал себя: «Нужды не было, ведь я собирался осматривать берлоги летом, попутно с другой работой, и точный срок конца зимней спячки мне был без надобности».
Торопливо шагая, он вспомнил, что еще летом, расспрашивая Матвея Васильевича, записал и даже запомнил его ответ: «В наших местах медведи поднимаются, когда весна зиму побаривает, начиная с благовещенья — самого большого праздника. „На земле и в небесах, когда даже грешников в аду не мучают, птица гнезда не вьет, девки кос не заплетают, печей не топят, горячего не едят, все отдыхают, никакого дела не начинают, птиц на волю выпускают…“ Крот, он в благовещенье землю рыл, за то его бог ослепил…» — и так далее.
