Все дальше на север уходил самолетик. Борис так увлекся, разглядывая с высоты Сибирскую платформу, что позабыл про свои дела и Молокановку.
И вдруг мелькнули под крылом, словно игрушечные, домики в два ряда вдоль речушки. Снизились резко, сильно болтало, и стало видно, как ползут по земле белые змейки.
Сосед проснулся, навалился на Бориса, заглядывая в окно.
— Не примут, — определил он, — вишь, как метет-то, в Кадар потащат!
Круто накренившись, пошли на второй круг, и вскоре запрыгал самолетик по кочковатому полю, подрулил к избушке с яркой даже в сумерках вывеской: «Аэропорт».
Не успел Борис и десяти шагов ступить по земле, как молодой человек в синей нейлоновой куртке с красной отделкой протянул ему руку и сказал, улыбаясь:
— Здравствуй, Борис Михайлович Струнин, с приездом!
Беличья шапка оттеняла румянец его щек, блеск глаз.
— Здравствуй, — ответил Борис выжидательно. Совсем не таким представлял он таежного охотника.
А тот, возможно поняв это, поспешно добавил:
— Я — Степанков Андрей!
В руке он держал телеграмму. Тут уж Борис заулыбался, обеими руками сжал руку Степанкова вместе с телеграммой, а затем, отступив на шаг, спросил:
— А ты меня как определил?
— Запросто! Остальные все свои!
«Как это хорошо, когда все свои!» — подумал Борис.
— А это мой сын Витянька, — представил Андрей.
Борис насторожился — уж не шутит ли он? Сынок был папе до плеча — лет четырнадцати, а Андрея Борис определил как ровесника себе. Но сходство отца и сына было явным: такое же открытое лицо, нос с горбинкой, румянец во всю щеку и пушистые ресницы. Вместе с Витянькой подошли, деловито обнюхали Бориса две собаки, очень похожие, длинношерстные, палевые, с черными узкими мордами.
— Это Чарли, а это Чула, — представил их Андрей, — у нее передние лапы, видишь, черные, как в чулки одетые.
В поселок пошли не по дороге, а напрямик, по тропке, через лесок. Было так тихо, что Борис невольно прислушивался, — после самолета эта тишина казалась какой-то неправдоподобной. Только когда вышли на улицу, где-то вдалеке затарахтел движок и разом засветились окна во всех домах, сначала тускло, а затем светлее, светлее. На дощатый тротуар, гулко повторявший шаги, легли веселые тени окон, цветов, расшитых занавесок. Встречные люди замедляли шаги, здороваясь, и внимательно поглядывали на Бориса. И собаки — их было больше, чем прохожих, — отличали его, бросались яростно, казалось, вот-вот вцепятся, но Чула и Чарли встречали их свирепым оскалом, и те сразу становились вежливыми, лишь обнюхивали новичка.
