Мне действительно захотелось прилечь, но я держался, изображая заинтересованность. Тем более что дама, наконец, отвлеклась от экрана и обратилась ко мне:
– Вдумайтесь, Калуга. Европейское государство. Государство, лежащее на пороге необъятных, диких азиатских просторов из уютных европейских домишек. На перекрестке цивилизаций. На границах влияния религий. И долгие годы сотрясаемое ударами захватчиков, разделенное на части. Разорванные семейные узы. Бесправное положение на своей земле. Вот, что такое вековая история Польши.
Что тут сказать… Я кивнул. Зевнуть не решился. Кажется, об этом мне уже рассказывали. В третьем, что ли, классе. Или в четвертом.
Дама вновь вперилась в монитор:
– Золотым веком польского государственного устройства историографами считается первый век существования Первой Речи Посполитой. В основном он был таким для воинского католического дворянства, рыцарства страны, называемого шляхтой. Шляхта ведет свое происхождение от княжеских дружинников периода раннего феодализма. Постепенно они набирали богатство и влияние, вершили государственные дела. По сути, они оставались воинами, и решение любых вопросов соединялось с насилием.
Лингвист подняла глаза на меня:
– Видите, Калуга. Золотой век государства связан с властью воинов, которые действительно в тот период именно за счет захватнических действий распространяли свое влияние на все сферы деятельности государства, народа, его культуру, язык. И за этим следуют века чужестранного гнета. Нет возможности реализации этой идеи, невозможно развивать национальный характер. Понимаете, как сложно?
Я кивнул трижды, сжав твердо челюсти, поклявшись себе, что даже если она начнет читать мне азбуку – не зевну.
– Это противоречие, жизненная необходимость в личной, в национальной гордости и условия оккупации. Страна разорвана, растерзана. И как только появляется надежда строить независимое государство, возникает призрак той самой Речи Посполитой, власти того самого шляхетства. Понимаете?
– Что? – вырвалось у меня.
– Понимаете, как спрессован этот характер?
Поднял брови, призадумался. Лингвист, сообразив, видимо, что я мало что уяснил, вздохнула, и мне стало стыдно.
– Да, действительно, – я покачал головой, показывая, насколько я удивлен этим характером. – Может быть, будем теперь учить язык?
– Укладывайтесь на кресле, Калуга, – она вновь вздохнула и закрыла ноутбук, – укладывайтесь, не стесняйтесь.
Я прилег. Дама царственной походкой приблизилась, обволакивая меня ароматом «Красной Москвы», натянула мне на голову шапочку из сплетения проводов и датчиков.
