Все это продолжалось очень долго. А в заключение последнюю кантату «Benedicamur» запел и хор, самыми сильными голосами, и орган, и, наконец, сверху на западе храма совершенно неожиданно весьма громко подхватили трубачи. Получилось нечто совершенно захватывающее, весь храм наполнился какими-то мощными и энергичными звуками, все загремело и после самого сильного удара сразу стихло, точно оборвалось. Нечто поразительное. Получилось потрясающее впечатление от этого стихийного сильного рева, но совсем не дикого, а именно мощного. А епископ взял остензорий с дарами и медленно благословил народ, сразу павший на землю, поставил остензорий на место, надел митру и с патерами удалился в ризницу. Итак, в храме Божием, назначенном для прославления имени Божия, для молитвы, как беседы с Богом, дано было совсем даровое (впрочем, тут же и на храм собирали, проходя с сумочками на длинных палках с подвешенными колокольчиками) оперное увеселение публики, битком набившей собор. Эффекта, восторга, чувства — много, хоть отбавляй, а религиозного чувства, молитвы — нисколько. Все сильно бьет в глаза и во все, теребит за нервы, а сердца по-Божьему не трогает, ибо все совершенно земное, звуки и манеры совсем низкочувственные. И таково все богослужение и церковная жизнь у католиков: говорит ли патер проповедь, он старается расчувствовать, но не вложить и не воспитать спасительное настроение в верующем; священнодействует ли — поражает то же чувство, чтобы все остальное затмить, задавить, чтобы потом верующий уж, так сказать, бессознательно шел, к чему его зовут. Словом, во всем проглядывает характер папства с его стремлением господствовать всюду и над всем, а не настоящая жизнь, незаметно развивающаяся, подобно жизни семени, возрастающего постепенно в целый колос. Все это палка, господствование над верующими, от которого удалялся и других предостерегал апостол Павел. Даже на исповеди патер отпускает грехи кающемуся тем, что прикасается к нему длинной палкой, которую имеет в своей исповедальне; а без этого и грехи не разрешены раскаявшемуся в них, даже, может быть, со слезами.
Ноября 17-го мы поехали за город в катакомбы св. Каллиста или мученицы Цецилии, мощи которой здесь найдены были. Катакомбы представляют как бы целый весьма большой город; они разделены на шесть этажей, со множеством улиц, переулков и кубикулов. Есть проходы шириной аршина в два с половиной, а есть и такие,
что едва только можно пройти тесно. Стены высоко-высоко изрыты печурами, в которые полагали тела умерших и закрывали плотно мраморными досками. Мощи мучеников большею частию полагались в особых обширных помещениях; там над их гробами и совершались литургии. В общем такие помещения очень сходны с современным расположением католических храмов: обыкновенно одна гробница, вероятно, особенно почитаемого святого — против входа, две или больше — по сторонам направо и налево, смотря по величине крипты. На стенах и в куполах местами очень хорошо сохранилась старинная символическая и лицевая живопись; много разных надписей, очевидно очень памятных и содержательных для первых христиан: тут и имена разных почивших или мучеников, тут и выписки из Святого Писания, тут и исторические заметки и т. п. В одной крипте сохранились целые остовы костей двух умерших; теперь они в гробнице под стеклами. Очень часто заметны тайные лестницы и выходы из комнат в боковые ходы; очевидно, по ним рассчитывали скрываться незаметно в случае крайней опасности. Некоторые гробницы и кубикулы очень разукрашены разной резьбой по прекрасному мрамору, — должно быть, в них лежали мощи какого-нибудь уважаемого мученика. В пещерах и печурах и вообще много видно костей умерших; но не заметно нисколько какого-либо тяжелого запаха, — напротив, как будто благовонным курением, самым тонким, пахнет всюду. Да и неудивительно: ведь тут жили и погребены люди, всецело предавшие себя Христу, а некоторые и пострадали за Него; на них явно почила владычественная благодать Христова, ее они носили в себе и, ею руководимые, не боялись никаких пыток и мучений, ибо жизнь их была сокрыта в Боге.
