Потом она забелила «русскую эмигрантку» — выглядело слишком литературно, попахивало Парижем и Берлином 1920‑х годов (она подумала о Набокове) — и написала «приезжая из Советского Союза». Потянулись соседи; кое-кого из них Путтермессер знала. Пришла пара, принесли маленькую девочку в пижаме и попросили кастрюльку, чтобы согреть молоко, пока они будут знакомиться с русской. Ребенок поднял крик и не унимался, и Лидия им грубо отказала: этого ей не нужно. Холостой журналист из квартиры 7–G, при встрече кивавший Путтермессер в вестибюле, сказал, что прислуга у него есть и вполне его устраивает, а он хотел бы услышать, что думают простые люди о Горбачеве.
— Горбачев! — фыркнула Лидия. — Все терпеть не могут Горбачева, только глупые американцы любят Горбачева. — И раскрыла основательный чемоданчик, которым занималась каждый вечер.
Чемоданчик был набит всевозможной косметикой — карандашами для бровей, румянами, тушью, тенями разных оттенков, десятком губных помад, сетками для волос, кисточками, лаками и притираниями в тюбиках и баночках. Некоторые из эмульсий Путтермессер могла узнать, но по большей части это были вещества неведомые. (А вот же — в их пуританском социалистическом государстве, оказывается, не чужды таких ухищрений!)
Обиженный журналист возразил, что Горбачев — это безусловно прогресс по сравнению, например, с Брежневым, но Лидия продолжала втирать крем в свой острый подбородочек.
Путтермессер вертелась как кошка в клетке. В ее собственной комнате негде было присесть. На диване Лидии развалилась пара молодых людей с верхнего этажа. Один из них спросил, умеет ли она пользоваться пылесосом. Лидия по обыкновению ответила презрительным смехом — думают, она, что, из пещеры? — и спросила, сколько они намерены платить в час.
Трудно было сказать, кто кого принимает на работу. У Лидии был арифметический талант. Она соображала быстро, она мгновенно переводила в голове доллары в рубли. Коротко говоря, интересовали ее здесь деньги. Изо дня в день Путтермессер пыталась выманить племянницу в город — в музей, на вершину Эмпайр-стейт-билдинга. Какое оттуда зрелище! Лидия равнодушно поднимала плечо: она любила вещи, а не картины. А нью-йоркский пейзаж с птичьего полета она видела в кино. Она ждала вечера, когда возобновятся собеседования о найме. Звонок заливался до полуночи. У нее была цель: убираться в квартире и получать доллары.
В конце концов она остановила свой выбор на семье из квартиры 5–D. В квартире было три спальни и трое детей. Муж занимался компьютерами, а жена четыре раза в неделю ездила в больницу «Бейт Исраэль» и работала там добровольной помощницей в детском отделении. Они были социально ответственными, противниками насилия; детей воспитывали в свободном духе, не ограничивали, однако игрушечное оружие было под запретом, телевизор контролировался и нормировался; поощрялось чтение и шахматы. Двое детей брали уроки фортепьяно, третий учился на скрипке. «Зовите меня Барбарой», — сказала Лидии жена и добавила, что для ее семьи большая честь — предоставить работу беженке. Жена пообещала, что они станут друзьями и что скоро Лидия будет чувствовать себя в их квартире как дома, — а если у нее будут какие-то сомнения или жалобы, то немедленно их высказывать: нет ничего такого, чего нельзя было бы разрешить при помощи переговоров. Лидию раздосадовала эта натужная человечность и добродетельный пыл. Она предпочла Блаушильдов только потому, что они предложили больше долларов, чем другие.
