Профессор Парусников говорит, что Левушка очень талантлив и у него большое будущее. Он интересно рисует и лепит, а над моим рисовальным творчеством все смеются, зато я отлично черчу, и в институте он за меня рисовал, а я за него чертила…
Я стала замечать, что Левушка, разговаривая со мной, дремлет, а один раз, ожидая еду, заснул на столе. У нас в семье не принято расспрашивать, если человек сам не говорит, и я молчу, но про себя решила, что у него появилась женщина и ему по ночам не до сна, он возмужал, плечи раздались. Когда он сидел совсем сонный, я не выдержала и спросила, что он все-таки делает по ночам. С враньем у нас в семье дела обстоят плохо. И Тетя Варя, и Папа больше всего пороли за вранье, и Левушка смешно врет: глаза опускаются долу, один уголок рта начинает дрожать, и за километр видно, что он говорит неправду. Я сразу сказала:
— Говори правду, а то будет очень длинно!
Он смешно улыбнулся. Он меня называет или Татьяшкой, или Татьянкой, а когда подлизывается — Татьянкой-обезьянкой или Татьяшкой-обезьяшкой.
— Понимаешь, Татьяшка-обезьяшка… Ты только не сердись… Я по ночам разгружаю дрова… Работа чистая… А сплю я на лекциях. У меня с учебой все хорошо…
Смотрим друг на друга, прозрачный колодец глубокой любви, дружбы, души…
А Митя? Я ведь вернулась к нему. Когда он понял после моего ухода, что произошло, начал просить у всех прощения, стал опять нежным, внимательным, сказал, что переделает себя, никаких скандалов, никаких попоек, никаких сцен ревности. Он поклялся честью, дал слово коммуниста, что больше никогда ничего не повторится, и все началось сначала, только теперь я ушла сама, без Папы, совсем. Митя из комнаты не уходил, пришлось, как и в первый раз, уйти мне. Как и в первый раз, денег не давал, рассчитывая, как всегда, на Папу, а когда Папу арестовали, единственного человека, который мог меня защитить, стал меня преследовать, опять клясться, а когда понял, что это безвозвратно, стал диким, поступки стали необъяснимыми — подстерег Маму, когда она вышла на бульвар гулять с Малюшкой, подкрался, схватил ребенка и побежал. Малюшка билась, кричала, с Мамой тяжелый сердечный приступ, Малюшка от испуга заболела, а потом он пошел в партком и каялся, что не разглядел врагов народа. Меня с картины сняли. Я поняла, что он — не просто неумен, а подл, и отрезала навсегда.
Меня начал поедать червь сомнения: а может быть, нельзя и не надо жить своими принципами, а ряди близких чем-то поступиться… Я стала взрослой, женственной, у мужчин успех… Может быть, обратиться к одному из них за помощью или даже выйти замуж, и мы будем спасены… Но Папа, мой бедный, мой чудесный Папа, он же сам вложил в меня «драться за жизнь надо до конца, быть честной в чувствах»… Он же сохранил мою невинность до первой любви… он же сказал, что сойтись с мужчиной, не чувствуя к нему ничего, — падение… что жизнь оценивается не словоблудием, а поступками!
