Потом он лежал в больнице, она ходила к нему, они и познакомились-то по-настоящему в больнице, ему там делали операцию, даже две. Это так врачи с самого начала сказали, что их будет две, что это сложный случай. И когда ее попросили занести ему какие-то кассеты, она подумала: почему бы не занести? Она видела его до этого раз или два, подружка заходила к ней с этим парнем, та самая, что попросила отнести кассеты. «А что она сама не понесла?» — спросил у нее один парень из группы. «Ей некогда, она должна учиться. У нее хвосты по четырем предметам сразу» — «А у тебя нет хвостов?» — спросил парень. «Нет, ты же знаешь», — ответила она. «Ну, тогда смотри…»
В больнице он только и знал, что слушал свой плеер, ему нанесли целую гору кассет, и на них была вся история русского рока, и он думал, как странно — ему нравится слушать то, что было записано когда-то давно, десять лет назад или двадцать, а если бы к нему попала сейчас музыка из девятнадцатого века, или еще более древняя — то, что всегда казалось занудством, — она бы тоже ему понравилась. Жаль, что ему никто не принесет музыку из девятнадцатого века, что еще делать здесь, как не слушать музыку? В палате одиннадцать человек и койки стоят почти вплотную друг к другу, а люди на них друг с другом, считай, и не разговаривают, все погружены в свою боль. Только один мужик, тот, возле самых дверей, просит один раз его:
— Парень, дай-ка послушать, что там у тебя в наушниках целый день.
А после говорит, какая странная песня — та, где начальник заставы поймет меня и беспечный рыбак простит — вот ведь ничего не понятно. А я считай десять лет был — начальник заставы… Степь, да, какая степь десять лет, и ничего тебе больше, и рыбу негде ловить, какие там рыбаки. Все как в той песне про степь, да вот… Помирал ямщик. Есть у тебя такая, нет? Фу ты… — он машет рукой с досадой: — что у тебя есть вообще, что с тебя взять, ну хоть бы что-нибудь для души, для радости… — и тут же расплывается в сладчайшей улыбке. — Красавица! Ты ко мне?
Тут он видит, что она стоит в середине палаты и озирается — люди в кроватях все одинаковые и кровати не отличишь. Только под одной стоит таз, из-под одеяла к нему тянется трубка, по ней стекает какая-то жидкость. Он машет ей:
— Иди сюда, как тебя звать — забыл, это мне в живот вставили трубку, не бойся, иди сюда, хочешь, тебе покажу?
Она кивает, он откидывает одеяло. На животе у него горкой наклеен пластырь и, вроде, еще скомканный целлофан, из середины целлофана тянется эта трубка. Он говорит:
