– Собаки что-то унюхали возле старого экрана. Хочешь, пройдем туда?
Шон кивнул, но тут раздалось блеянье передатчика:
– Полицейский Дивайн... У нас тут на месте парень один...
– На каком еще «месте»?
– На Сидней-стрит.
– Ну и дальше?
– Он уверяет, что он отец пропавшей девушки.
– Какого черта он там околачивается? – Шон почувствовал, как лицо его наливается кровью.
– Пролез за ограждения. Что тут скажешь?
– Так отпихните его обратно. У вас там психолог имеется?
– В пути.
Шон прикрыл глаза. Все в пути, словно сговорились или застряли в автомобильной пробке.
– Ну так постарайтесь успокоить его как-то до приезда этого кретина специалиста. Ну, вы знаете, как это делается.
– Да, но он спрашивает вас.
– Меня?
– Говорит, что знаком с вами, и ему сказали, что вы здесь.
– Ни в коем случае. Послушайте...
– А с ним еще ребята...
– Ребята?
– Какие-то недомерки страхолюдные. И одинаковые, словно близнецы.
Братья Сэвиджи. Только этого не хватало.
– Ладно, иду, – сказал Шон.
* * *
Вэл Сэвидж нарывался на неприятности. Еще немного – и его заберут в отделение, а с ним за компанию и Чака. Что поделаешь, сказывается кровь неугомонных буйных Сэвиджей. Орут на полицейских, и те уже, кажется, на грани и сейчас пустят в ход дубинки.
Джимми стоял с Кевином Сэвиджем, самым уравновешенным из братцев, в нескольких ярдах от ленты ограждения, возле которой скандалили Вэл с Чаком; тыча пальцами в полицейских, они орали: «Это наша племянница, ты, дерьмо собачье, ясно, блядь?»
Джимми тоже был на грани истерики, и необходимость сдерживаться лишала его дара речи и слегка путала сознание. Это ее машина, вот она, в десяти ярдах, ладно. И с ночи Кейти никто не видел. Да. И на спинке сиденья кровь. Все это ой как нехорошо. Однако ж вот сколько полицейских ее ищут и до сих пор не нашли. Такое дело.
Тот полицейский, что постарше, закурил, и Джимми захотелось вырвать сигарету у него изо рта и потушить ее прямо о его нос. Хватит прохлаждаться, ищи мою дочь, сволочь.
Он начал считать с десяти до единицы – способ взять себя в руки, которому его научили в «Оленьем острове». Цифры качались и расплывались во мраке его сознания. Стоит закричать – и его тут же удалят. И плакать нельзя, и выражать беспокойство, нетерпение – все это приведет к одному результату, как и вопли Сэвиджей, – к тому, что день этот они проведут в тюремной камере, вместо того чтобы быть здесь, на улице, где в последний раз видели его дочь.
– Вэл, – окликнул он родственника.
