— Эта тяжесть тебе приятна?
— М-м-м… Не уверена. Меня гнетет неподвижность. И то, что я никогда не знаю, как долго она продлится…
— Ты желала бы эту ситуацию изменить?
— Да!
(Зачем я это сказала? Что я делаю? Я хочу с ним говорить!)
— Опиши состояние, к которому ты стремишься.
— Я не хочу стоять здесь. Я бы хотела… ну да, я бы хотела стоять в большой прачечной, рядом с такими же, как и я… И чтобы люди приходили… все время разные! Пусть будут даже бомжовые вещи — иногда, почему бы нет? А следом — веселая девчоночья «неделька», стринги и все такое… И следом залатанная постелька бабушки-старушки…
— Сорочки офисных мальчиков?
— Нет… Нет!
(Почему я это сказала? Из-за Филиппа? Почему он это спросил? Я не хочу обсуждать с ним Филиппа…)
— Вячек, спасибо! У вас, наверное, поздно сейчас… А я уже поняла — кое-что, да, вдруг поняла… Я тоскую по школе — до сих пор. Вот! Проговорила — и полегчало!
— Ты уверена?
— Да… Ты здорово мне помог. Я, правда, не очень еще понимаю, как буду с тобой танцевать… Не заплетутся ли ноги! — вот я уже и улыбаюсь. — А если бы ты сейчас огляделся вокруг, каким предметом себя представил? Але! Ты оглядываешься? Ты здесь?
— Опёнка… сейчас, погоди.
(Как хорошо он это сказал!)
— Вячек, ты в доме? Там кто-то чирикает.
— Я вышел во двор. Погоди, закурю… У нас что-то среднее между задним двором и садом.
— И кто же ты в этом саду?
— Я… э-э… сетка. Вокруг садика у нас… забыл, есть специальное слово.
— Рабица?
— Точно. Я — рабица.
— Расскажи о себе.
— В каком смысле?
— В прямом: ты — рабица.
— Оу, дарлинг… Прости… Лер, не сейчас!
— Почему? Ну пожалуйста!
(Что я делаю? Что-то бестактное, да… Но иначе как я смогу с ним танцевать?)
— Ладно. Только я тезисно. Я — рабица. Я на границе миров. Я разделяю и в то же время соединяю. Там, где граница, — там запрет и его нарушение. Там всегда — диалог… Я — поле напряженного взаимодействия.
(Голос скучный. Ему это не нужно… Сейчас докурит — после затяжки он любит чуть поиграть с сигаретой, пальцы живут своей быстрой жизнью, а сигаретка всегда смотрит пеплом вверх, и шапка растет, растет, — докурит и станет прощаться… Лучше бы я рассказала ему что-нибудь еще из жизни стиральных машин.)
— Ты есть или тебя скорей нет?
— Только я и есть!
(Только он и есть. Надо же! Это потому, что он не хочет быть со мною собой — быть Кайгородовым. А хочет быть мыслящим тростником — как таковым.)
— Я поняла. Ты уже докурил?
— Да. И у меня тут другая линия. Опёнушкина! Мы танцуем вальс. Ты не возражаешь?
