Что имел в виду незнакомец, повествуя не только об уничтожении престола Романовых, но и о слишком большой исторической волне?
Однако первоочередного ответа требует более важный вопрос. Почему незнакомец ничего не сказал о восстании 1825 года без участия Фигнера? Потому что оно было обречено на провал? Однако трагедия в том, что это не был провал только отдельных личностей.
Восстание декабристов, к сожалению, давно превратилось в романтическую сказку. Почти исключительно — в историю отдельных судеб. Судьба же самой России осталась за планом научных и художественных исследований. Восстание, тем не менее, принципиально сказалось на последующей нашей истории, причем повлияло в очень дурную сторону.
Во всех школьных программах при изучении пушкинского Онегина говорится, что сей малоинтересный человек стал таковым в социальном вакууме своего времени, так как лучшие представители общества находились в Сибири или были очень сильно происшедшим напуганы. Правильно. Только дело тут не в Онегине, а в том, что волконские, муравьевы, пестели, трубецкие и прочая высокородная и очень образованная публика к сороковым годам прошлого века могла бы сидеть не в Сибири, а в Государственном совете при императоре Николае I. Тогда бы не пришлось последнему произносить знаменитую фразу: «Я первый крепостник России». Ведь произнесена она была не просто так. В 1842 году Николай вместе с графом Дмитрием Киселевым, тайно подготовив, неожиданно вынес на обсуждение Государственного совета чрезвычайно прогрессивный проект освобождения крепостных крестьян. Освобождения с землей. Проект предусматривал переход к крестьянам производственных угодий с последующим их выкупом в течение двадцати лет. Величина выкупа равнялась двадцатилетнему капитализированному доходу от переданной земли. Другими словами, крестьянин (будучи уже свободным) продолжал в течение двадцати лет отдавать оброк барину как и раньше, но трудился бы уже не ради бесконечной чужой паразитической жизни, а ради своей и своих потомков, получавших землю в окончательную собственность. Понятно, что стимулы такого нового труда были бы очень мощными. Немалый процент крестьян расплатился бы многими годами раньше. И, что очень важно, уже с первого года такой реформы крестьяне относились бы к земле как к собственной, интенсифицируя земледелие, овладевая навыками сбыта товарной продукции через собственную сельскую кооперацию, и т. п.
Но в Государственном совете в 1842 году сидели совсем другие люди, которые в большинстве своем никогда не мыслили историческими категориями. И именно на их единодушный протест Николай, испугавшись, ответил: не надо, де, волноваться, это всего лишь игра государственной мысли. И дальше последовала та самая знаменитая, вырванная из контекста услужливыми историками фраза про первого крепостника России.
