— Няня, закрой глаза, — открой рот.
Няня подчинилась, и я аккуратно засунула ложку в беззубый рот.
Она опомнилась и начала плеваться и раздувать крупу по всей кухне, смешивая хорошую с плохой, абсолютно не считаясь с тем, что эксперимент пошел кошке под хвост, шанс упущен и уже никогда не видать ей вечной жизни на земле.
В один особо удачный день мы нашли бездомную, скорее всего, потерявшуюся собаку. Небольшая, короткошерстная (смесь терьера с дворняжкой), стала она нам преданным другом и компаньоном. Задача, где и с кем она будет жить, решилась на удивление легко. Леськины родители «из простых» к домашним животным относились с некоторой брезгливостью, а мои, интеллигентные, неожиданно быстро согласились.
Как же мы любили нашего Бобика! Даже эксперименты с лекарствами были на время отложены, и мы с головой ушли в новую привязанность.
День начинался с ежедневной разминки. После завтрака, приладив папин пояс под собачий поводок, мы втроем причаливали к будочке на углу Караваевских бань, где выживший из ума старик-еврей продавал газеты, открытки и фотографии знаменитых артистов.
Вопрос наш к нему был всегда один и тот же. Звучал он, будто пароль из шпионских фильмов, и действовал на старика, как красная тряпка на быка. Еще издали, завидев нашу компанию, он начинал готовиться к встрече: вскакивал с высокой табуретки и наваливался всем телом на небольшой прилавок с прессой, которую он прижимал камушками, спасая от ветра.
Несмотря на предупреждения синоптиков о начале хамсина, экскурсию на Масличную гору никто не отменял. В основном группа состояла из американцев и канадцев, которые по незнанию радовались теплу в феврале. Все разбрелись между выбеленными плитами еврейского кладбища с разложенными на них как на просушку камнями. Когда внезапно налетевший суховей хлестнул по лицу, забивая песком глаза и рот, закрутился волчком, шевеля камушки на могилах, она вспомнила старика на углу Караваевских бань.
Дрожа от нетерпения, мы спрашивали как можно невинней:
— У вас есть артистка Быстрицкая в белой шубке? — и отбегали в сторону, давая ему время отпереть киоск и выскочить наружу.
Смешивая польские и русские слова, сдабривая их обильным идишем, кричал он, что думает о нас и родителях, которые воспитали таких детей. Старик отчаянно жестикулировал, рукава пиджака съезжали к локтям, и на тощей его руке мы видели ряд сизых выцветших цифр.
Эти почти ежедневные встречи превратились в некий обряд, таинственным образом действовавший успокоительно на всех вовлеченных в эту странную игру. Иначе чем объяснить, что в наше редкое отсутствие старик спрашивал у соседей, куда подевались эти босяки. Не заболели ли, дай им Бог здоровья?!
