Управление госбезопасности находилось в большом доме рядом с милицией. Когда я туда пришел, входная дверь была заперта. На мой стук открылось окошечко, вделанное в дверь, и выглянувший оттуда милиционер спросил, что мне надо. Я сказал, он велел мне подождать. Милиционер захлопнул окошко, но почти сразу отпер мне. В доме было совершенно тихо, как будто он был пуст.
Проведя меня в большую комнату, милиционер указал мне на стул возле двери и пригласил подождать. Сам он ушел. Тяжелое впечатление производила эта пустынная комната и царящая повсюду тишина. Мне казалось, что я не должен шевелиться, и я сидел тихохонько. Приблизительно через полчаса вошел молодой чекист.
— Добрый вечер, товарищ, — протянул он мне руку.
— Надеюсь, что для вас сейчас не поздний час и что у вас достаточно времени.
— Времени у меня — еще вся жизнь, — ответил я.
Чиновник госбезопасности уселся за свой письменный стол, но меня поближе не подозвал. Нам пришлось разговаривать через всю комнату. По началу, говоря о всяких пустяках, он посматривал в папку. В углу комнаты я заметил маленькую дверь. Она была приоткрыта — ни дать ни взять, как это было в милиции.
— У вас родители есть во Франции? — спросил меня чекист. Этот вопрос был явно рассчитан на неожиданность, потому что предыдущий разговор касался совершенно других предметов, и в момент, когда меня спросили о родителях, я говорил еще о чем-то другом — не помню, может быть, даже о погоде. Я однако, не дал застать себя врасплох и ответил решительным:
— Нет.
— А что с вашими родителями? Расскажите о них как можно подробнее.
— Отец умер очень давно, я его почти не помню, а мать погибла во время высадки союзных войск во Франции. Других родных у меня не было.
Когда я замолчал, то услышал треск пишущей машинки в соседней комнате. Техника, стало быть, одинаковая — что в милиции, что здесь. Человек, допрашивавший меня, продолжал рассматривать папку.
— Значит, у вас больше никого во Франции нет?
— Нет.
— Где же вы так по русски научились?
Я понял, что нужно быть осмотрительным.
— В той местности, где я жил, была русская колония — эмигранты со времени революции. Я общался главным образом с русскими детьми, и от них научился немного по русски. Но главное дело — родители этих детей учили меня русскому языку. И получилось то, что я иногда более чисто выражался по русски, чем русские дети. Взрослым эмигрантам это очень нравилось, и они часто ставили меня в пример своим детям, которые не старались изучать свой родной язык, а наоборот, легко офранцуживались. А мне русский очень нравился, и… результаты вы сами видите, вернее слышите.
