Люди старшего поколения знают о нас больше, но это представление было тоже весьма туманным. Они знают, что двадцать с лишним лет назад, больше миллиона русских людей покинуло родину. Знают имена некоторых писателей, артистов и генералов. И это все. Остальное надо рассказывать подробно, начиная с того момента, когда пароходы, увозившие нас за границу, отчалили от русского берега. Рассказ часто перебивается вопросами: — жив ли такой-то? а не встречали такого-то? И самый частый вопрос: неужели вы на самом деле мечтали о возвращении на родину?
— Ну, конечно, — неизменно отвечаю я.
— Странно, — говорит один, — а мы все мечтали, да и сейчас еще мечтаем выбраться заграницу.
— Что ж тут странного, — говорит другой, — вполне понятно и то, и другое. Ведь вы, живя на чужбине, с каждым годом все более остро любили свою родину, а мы, живя здесь, с каждым годом ее все больше ненавидели.
Это замечание характерно. Для эмигрантов родина и советская власть были двумя разными понятиями. Родину — любили, а советскую власть — ненавидели. В эмиграции никогда не соединяли эти два понятия вместе. Для людей же живших здесь оба эти понятия, были самой жизнью неразрывно связаны в одно целое.
Но какой же должна была быть эта жизнь, сколько ужасов, выхолаживающих человеческую душу, надо было пережить для того, чтобы у чистокровного русского человека, у коренного псковича могло слететь с уст, это жуткое, по своей трагической сущности, замечание.
Об этой жизни, страшной жизни подсоветского человека, я уже имею довольно отчетливое представление по рассказам десятков знакомых псковичей. Однако, я не буду сейчас подводить под этим итоги. Позже, посетив и другие русские города, я быть может сумею это сделать с большим правом.
Ненависть к советской власти и ужас от одной только мысли, что им еще когда-нибудь придется быть советскими гражданами, — вот главные темы разговоров псковичей.
И это мне пришлось слышать не только от интеллигентов. В Пскове работает уже несколько заводов и больших мастерских. Сами рабочие собирали и монтировали, испорченные большевиками станки. Я побывал на всех этих предприятиях и разговаривал с рабочими.
— Мы уже определились, — говорят они подняв голову от станка, — первое время ребята все стращали, — не работайте, мол, вернутся большевики худо будет… Месяца три не работали, все боялись… А теперь и те, что стращали давно принялись за дело. Не вернутся сюда красные…
— Ну, а если вернутся, — спрашиваю я.
