Теперь он старше, толще и оброс бородой, но если он перестанет ругаться и брюзжать, а сочувственно улыбнется нам, то станет похож на себя прежнего. Сейчас я вижу то, чего не видела раньше: это тот же сторож, только постаревший.
Мы с Люком нехотя соглашаемся покинуть кладбище, но перед уходом я бросаю последний, долгий, пристальный взгляд на надпись, навсегда перевернувшую всю мою жизнь.
Дорогой малыш
Джонас Дилаи Лэйн
7 ноября 1995 — 8 мая 1997
Эта надпись снова бьет меня под дых, как и в первый, и во второй, и в третий раз, когда я ее читаю.
Похороны были в прошлом.
В прошлом.
Но я их помню.
Сосредоточившись на вопросе «кто», я совсем упустила из виду загадку «когда».
Я бреду к воротам кладбища, и голова у меня кружится так, что ломит в висках. Когда мы садимся в минивэн, Люк включает печку, и мы потихоньку начинаем согреваться. Люк ведет машину к моему дому, а я сижу, совершенно пришибленная только что пережитым. Когда мы съезжаем с шоссе и сворачиваем налево, в мой район, Люк первым нарушает молчание.
— Ты должна поговорить со своей мамой, — говорит он.
Я смотрю на проплывающие мимо дома, которые помню по завтрашнему дню, и впервые не могу с уверенностью сказать, что не помню их по дню вчерашнему. Сегодняшнее открытие поставило под сомнение все законы моего мира. Привычное знание будущего вдруг оказалось иллюзией.
Когда Люк останавливается перед моим домом, на крыльце тут же вспыхивает свет. Я бросаю взгляд на часы на приборной доске и понимаю, что сейчас уже почти восемь вечера — довольно поздно, если учесть, что я уехала из дома в одиннадцать утра и с тех пор ни разу не позвонила.
— Твоя мама, наверное, беспокоится, — читает мои мысли Люк.
— Так ей и надо, — отвечаю я.
— Не будь такой жестокой.
— Постараюсь, — слабо улыбаюсь я, а потом выхожу из машины и шагаю к дому, чтобы посмотреть в лицо матери и узнать наконец всю правду о своей жизни.
— Кто такой Джонас? — снова спрашиваю я, уже догадываясь об ответе, но желая получить подтверждение.
Я вижу страх, изумление и боль в глазах своей матери. Мне хочется отвести взгляд.
Но я сдерживаюсь.
— Кто он был, мама? — в третий раз спрашиваю я. На этот раз немного мягче.
— Как ты узнала… — хрипло начинает она, а потом опускает взгляд на свои руки. Я не трогаюсь с места, давая ей понять, что вопрос «как» не имеет никакого значения.
Мама снова поднимает глаза, и, хотя она высоко держит голову, я вижу, что она сломлена.
