Амар понимал, что Мохаммед виноват, но только в том, в чем сам был не властен — в том, что он был Мохаммедом, в то время как он, Амар, мог корить себя за желание, чтобы Мохаммед был не таким, каким ему предначертано быть. Он знал, что лишь один Аллах может изменить человека, и все же ему было не отделаться от досады из-за того, что Мохаммед мог, но не стал его другом — другом, которого он так искал, которому мог бы довериться, который понимал бы его.
Маячивший впереди, за скрытой от глаз мединой, Джебель Залагх с этой точки выглядел не так впечатляюще — одна из многих вершин горного кряжа, протянувшегося на горизонте. К тому же сегодня в пелене жаркого марева он был мертвенно-серым, точно огромное пепелище. Арабский город, разумеется, не был виден: он лежал в широкой впадине за плато; такое положение делало его климат зимой теплее, так как Фес был надежно укрыт от ледяных ветров, веющих над равниной, а летом — прохладнее, поскольку безжалостные солнечные лучи не могли опалять его так нещадно. К тому же и река, растекшаяся бесчисленными протоками по ложбине, на склонах которой была выстроена медина, делала воздух прохладнее. Жители с гордостью говорили друг с другом и с приезжими о невыносимом климате Виль Нувель: французы построили свой город на открытой равнине, и теперь он был беззащитен перед бросавшейся из крайности в крайность взбалмошной марокканской погодой. Амар никак не мог уразуметь, как кто-нибудь, даже французы, мог быть настолько глупым, чтобы выбросить уйму денег на постройку такого большого города на заведомо никудышной земле. Он бывал там зимой и хорошо помнил порывы холодного, пронизывающего до костей ветра, метавшегося по широким улицам; Амар ни минуты не сомневался, что нигде во всем мире самый воздух не был столь неприветлив и неприспособлен для жизни человеческих существ. «Гиблое место», — всегда повторял он, возвращаясь в медину из Виль Нувель. А летом, хотя французы посадили на всех своих авеню деревья, воздух был застойным и удушливым, и в конце каждой улицы маячила все та же мертвая равнина, пропеченная безжалостным солнцем.
Вдали Амар различал белые крапинки — новые доходные дома, напоминавшие пятна птичьего помета на бескрайней равнине. «Все это может рухнуть, навсегда исчезнуть за одну ночь», — думал Амар, стараясь придать себе уверенности. Заповедано, что дела нечестивцев обречены. Но когда наступит срок? Ему хотелось увидеть рвущиеся к небу языки пламени, услышать вопли жертв, он жаждал бродить среди пылающих развалин, ликуя оттого, что зло наказано как в этом, так и в ином мире, что истина и справедливость отныне и впредь торжествуют на земле.
