— Другое время…
— Время другое, принцип тот же — сознательность. Отсюда и дисциплина одна для всех в сочетании с достоинством ума и внутренней свободой. Равенство и братство! А вы по кому ударили, по своему же брату профессору. Один дурак гавкнул, остальные накинулись скопом и давай рвать. Как шавки… Он, видите ли, верил. А сам тикаешь?
— Зато вы тут. обосновались…
Уже с прежним благодушием дядька повторил:
— А тикать нельзя! В мирном строительстве особенно. Оно требует открытых глаз и смелости. У человека один бог — познание, истина, которую, кстати сказать, не приспособишь к уже открытым законам. Этим и велик был Ленин — живым движеньем мысли! Она-то как раз и объединяет людей, вот когда меж ними вера, а не грызня. Так-то!
— Ладно… не стоит, я — то вас понимаю.
Сказано было неуверенно, с некоторой растерянностью. Боря явно намекал на нынешнее положение Евдокимыча.
— Ну вот, — крякнул дядя Шура, — кто про что, а вшивый про баню. Ничего не понял.
Хозяин не спеша поднялся, сдвинул тарелку, окинул взглядом ребят.
— Пойти дровишек сложить. Там еще подпилить осталось, может, подможешь, Борис, не знаю, как вас по батюшке, а то вон у Тоньки плечо завязано…
— Можно. — Борис кивнул и нехотя вышел вслед за хозяином.
Антон с Клавкой, оставшись одни, какое-то время молчали.
— Пойдем ко мне, посидим, — сказала она нерешительно. — Со стола потом приберу.
Она взяла его за руку, и они вошли за полог, в боковушку с зеркалом на комоде и узкой кроватью, принявшей Клавку с пружинным запевом.
— Садись…
Она легко положила ему руки на плечи, сцепив пальцы под затылком. На полке он вдруг заметил карточку юного немца с выпуклым светлым взглядом, в затейливом мундирчике.
— Кто?
— А, ходят тут всякие, объясняются, а больше водку жрут. А что делать, карточка вроде светомаскировки, играем «ролю»… Ну хватит!
Его коробила эта новая для нее манера внезапно вспыхивать, не давая объяснений. Уж очень боевая стала. Наверное, она что-то прочла в его глазах — отчужденность, прохладцу. Просительно, виновато подавила пальцами его зажатую в ладонях шею.
— Тонь, ты правда какой-то чужой… Давай — только честно — как ты ко мне относишься? — Что-то задрожало в ее темных зрачках. — Ну-ка смотри мне прямо в глаза, гадкий мальчишка!
Давно не мальчишка. А пусть и так — ему было все равно.
— Слушай, полегче нельзя?
— Что?!
— А ты к Борису?
И снова дрожь облегчения.
— Господи, так и знала! — Ткнулась коротко носом в его щеку. — Все из-за него?
