— Да… некогда. Трудимся.
— На кого, интересно?
— На себя, конечно.
У Бориса криво дрогнула щетка усов, не обращая внимания на колючий взгляд Клавки, державшей начатую рюмку, уточнил:
— Власти не помеха?
— Индусы говорят, — хозяин усмешливо с хрустом разгрыз огурец, — чем меньше власти вмешиваются в мирские мелочи, тем прочней благоденствие.
— По-индусски зажили…
— А вообще, — пробубнил дядя Шура, на мгновение словно уходя — в себя, — каждый человек должен чувствовать себя хозяином. Каждый! Хозяева холуев не плодят. Догматики их плодят. Слепых щенков, кусачих…
— Вот именно, — выдавил Борис, хотя «вот именно» вовсе уж никуда не лезло, — только зла не таим.
В этой пустой, казалось бы, отвлеченной перебранке Борька с его неуклюжей петушистостью оставался потерпевшей стороной и явно пасовал, хотя виду не показывал. Антон толкнул его под локоть: «Спокойней!» Борис картинно развел руками, как бы говоря: «Спокоен, как никогда».
— Да, не таим!. — повторил он. — А вот вы, — Александр Евдокимыч, к сожалению… («Ну да, Евдокимыч он, — подумал Антон, — совсем забыл, а Борис помнит».) — Никто не виноват, что у вас тогда сложилось так несчастливо. Обстановка требовала принципиальности.
— Ну, — беззлобно отмахнулся дядя, как бы думая о чем-то своем, — мы люди не гордые, прежде всего были требовательны к самим себе, на жизнь не жаловались.
Борька чуть побледнел.
— И в чем же были ваши требования? — промямлил он.
— А в. том, чтобы иметь свое, мнение на нашей благочестивой кафедре. И чтобы каждый мог. Независимость — великая вещь.
— Немного туманно, — нарочито хохотнул Борис, наверное, И сам чувствуя, что лезет в бутылку, но уняться не мог. — Субъективизмом попахивает.
— Э, словеса, — снова как бы небрежно обронил дядя, прожевывая кусок. Огромный, оскорбительно равнодушный, точно слон, в ногах у которого путается собачонка. — Напичкали вас… О чем говорить?
— А вы продолжайте, может, что прояснится. Не терплю тумана!
Неожиданно Клавка стукнула по столу кулаком, тонко запели рюмки. Антон с удивлением смотрел на ее вмиг переменившееся лицо со вздернутым, точно обрубленным носом, сжатыми в нитку губами. Вот уж чего не ждал — свары за столом. Но угодничать перед хозяевами тоже было ни к чему.
— Хватит, — сказал он тихо. — Хватит, Борис, Клава, побереги посуду.
— Смотри, и он туда же, заговорил. — Она посмотрела на дядьку, точно призывая его в свидетели. — Гостюшки дорогие…
— Какие есть. Мы вам не навязывались. Кончай жевать, Борис.
