— Moussiou! Good Esel! good donkey! твердил он на всех языках no good — no money (т. е. если не понравится не возьму с вас денег) pourquoi ne voulez pas? vou-lez colonne Pompee? voulez Cleopatre? conosco la cita…. ка-рош donkey! courir bon! И полусонный осел, понукаемый сзади, преграждал мне дорогу. Было ясно, что хозяин его дразнит меня: поворачиваю ли я направо, налево, назад, иду ли берегом или направляюсь к решетке, где бесстрастно дремлет городовой, всюду наперерез моему пути лезут длинный уши, затем шея с подстриженною гривой, горбатое седло, — и Араб сатанински улыбается. Не имея с собой ни трости, ни револьвера, я готовлюсь схватить его за горло и, подвергаясь неприятности быть побитым, таки выцарапать ему глаза… Но вот полицейский, видно сжалившись надо мною, отделился от ограды, идет навстречу….
Что это? на нем не феска, а русская форменная фуражка…
— Здравствуйте, Человеческое Достоинство! говорит он.
— Семен Семенович; вы ли!
Да, это был Семен Семенович; в поисках за коляской, в которой приехал на гулянье, капитан, заметив меня и ослятника, притаился, чтобы «наблюдать за развитием сцены».
— Погодите, воскликнул он после первых приветствий, я с этим дьяволом расправлюсь по-своему….
Но злой дух, вскочив на Бисмарка, уже умчался в голубые сумерки.
―
Каир 19–27 января.
Быстро пронеслись мимо окон вагона песчаные бугры, мызы, перемежающаяся аллея, и предо мной в утреннем блеске разостлалась Дельта с зеленью молодых всходов, со светлыми поймами Нила, с гнездами пальм на горизонте. Поезд несется то по болоту, вспугивая чибисов и шустрых песочников, то чрез плантации маиса, и дурры [17], то над гладью озер — разливов; по их берегам, Бог весть где, дымятся невидимые деревеньки.
Взгляд ловит на лету исчезающие одна за другою картины. На красноватых прутиках хлопчатника там и сям торчат забытые клочки ваты, будто шерсть оставленная в терновнике стадом овец. Под ветром слегка зыблется нива сахарного тростника. Двое Арабов в ветхозаветных хитонах орошают первобытным способом ноле: раскачивая привязанную на веревках корзину, черпают ею воду из одной ямы и выплескивают в другую, на высшем уровне; от последней в разные стороны проведены канавы. Над землей выделяется селение сплошного шоколадного цвета, без улиц, без окон, с кучами навоза вместо крыш, точь-в-точь разметанный муравейник. Женщины, остановившись у рельсов, смотрят на быстро несущийся поезд; их движения, одежда, лица, на плечах голые дети, бронзовые от загара, все носит печать какой — то библейской простоты. Черные буйволы лениво уходят от грома и стука вагонов. Но лугу, в траве, развалисто гуляют священные ибисы, сверкал на солнце ослепительною белизной; они не боятся людей: исполненный суеверий человек и поныне не тревожит своих древних богов.
