— Только если ты предложишь тост.
— Какой?
— За то, чтобы Джон Джозеф и Мэри Уэбб Уэстоны вернулись из своих странствий победителями.
— Я согласен.
Подойдя к крутым ступенькам, которые вели на нижнюю палубу, он помедлил.
— Мэри…
— Да?
— Как ты думаешь, верно ли, что лучше любить так, как в сказках, до самой смерти, чем не любить вовсе?
На мгновение Мэри напомнила брату ту маленькую упрямую девочку, которой она когда-то была: губы ее крепко сжались, и в глазах появилось жесткое выражение.
— Ты можешь сказать, что я ничего не знаю о жизни, но для меня существует единственный ответ: да.
— А почему?
— Потому что иначе не было смысла рождаться. Что еще мы можем отдать жизни, кроме самых прекрасных чувств?
— Но ведь их возможно выражать через искусство и литературу, разве не так?
— Но разве может существовать искусство и литература без той боли и наслаждения, что дарует человеку любовь?
И тут впервые за много дней губы Джона Джозефа тронула улыбка:
— Несмотря на то, что ты росла в такой глуши, из тебя получилась сообразительная девушка.
Мэри внезапно рассмеялась:
— Мы — наследники Саттона, Джон Джозеф. Мы выросли в его мрачной тени, и если он не дал нам счастья в жизни, то хотя бы сумел научить нас древним истинам.
— Я рад, что ты так думаешь, — ответил Джон Джозеф, сжимая ее руку. — Вот что я хочу тебе сказать: нам предстоит попытать счастья на чужбине; нам предстоит бросить вызов самому дьяволу; нам предстоит встретиться с судьбой и вкусить всю сладость и горечь борьбы.
— И лететь против ветра.
С этими словами наследник проклятого замка и его сестра двинулись вниз по ступеням на нижнюю палубу парохода, чтобы выпить за новую жизнь и за удачу.
Начало новой эры — великий шаг, который предстояло совершить Британии от Века Изящества к Веку Империи, — протекало достаточно спокойно.
Премьер-министр лорд Мельбурн в часы, последовавшие за восходом солнца, ехал в закрытой карете в Кенсингтонский дворец, где девушка всего пяти футов ростом, месяц назад встретившая свой восемнадцатый день рождения, только что пробудилась ото сна. Накинув шаль поверх ночной сорочки, она встретила премьер-министра в приемной. Лорд Мельбурн упал перед ней на колени и поцеловал ей руку.
— Король умер, — произнес он. — Да здравствует королева!
Она попыталась сохранить величественное достоинство, но не смогла сдержать радостной улыбки. Итак, дни ее уединенного заключения подошли к концу. Старшие больше не посмеют тиранить ее. И несколько минут спустя, когда графиня Кентская, ее мать, окликнула девочку своим гортанным голосом с немецким акцентом: «Викки, возвращайся в постель», она сказала в ответ:
