.
Через край гнезда, из-под взъерошенных перьев наседки, свешивалась маленькая, не толще, пожалуй, стебля лилии, розовая рука с грациозно сжатым во сне кулачком. Да, по виду кулачка, сжатого как бы в забытьи, дама поняла, что крохотное существо, которому он принадлежит, погружено в сон. Несмотря на ошеломление первой минуты, она приняла это открытие как отсрочку — ей давали собраться с духом. Однако тут же с другого края гнезда высунулась наружу ножка, подлиннее, но такая же нежная, чуть влажная и неожиданная, как рука. Они не могли принадлежать одному и тому же существу — слишком далеко, по их собственным пропорциям, они отстояли друг от друга. Дама сохраняла спокойствие, пытаясь сделать логические выводы. Она всегда считала, что и у абсурда есть своя логика. Но сейчас это не утешало и не подсказывало выхода. То, что под ее наседкой, взятой напрокат и противозаконно водворенной на балкон блочного дома № 12-бис по бульвару Вийторулуй, район Антим, из добытых с трудом и с переплатой яиц вывелись вместо цыплят какие-то другие созданья, было фактом, но фактом совершенно бессмысленным и не укладывающимся в голове. Однако ученая дама по собственному опыту прекрасно знала — и минутное замешательство не затемнило ей рассудок, — что реальности нет дела до того, принимаем мы ее или нет. От нее просто никуда не денешься, и хочешь не хочешь, а надо что-то решать. Надо было шевелиться, хотя бы на тот случай, если все это окажется просто дурным сном, из которого таким образом еще можно вырваться. Так ничего и не придумав, она шагнула вперед. Наседка, тоже в полной растерянности, настороженно зыркнула на нее одним глазом и отчаянно закудахтала. Ее ужас и подсказал женщине следующее движение. Обеими руками она решительно схватила наседку, сорвала с гнезда, впихнула в курятник и захлопнула за ней дверцу. Только тогда она осмелилась взглянуть. Но увиденное не прибавило к прежнему ничего нового. Та же рука со стиснутым во сне кулачком, та же пухленькая розовая нога, торчащие с разных сторон из большого бесформенного клубка, состоящего из множества ручек, ножек и островков золотистого пуха, блеском спорящего с кварцевым сиянием валяющейся вокруг скорлупы. На миг забыв о розовой плоти странных маленьких конечностей и отключась от причитаний запертой курицы (а может быть, напротив, поддавшись ее истерии, которую она поначалу сочла материнской), дама нагнулась, чтобы взять одно из пушистых созданий, только что вылупившихся из яйца. Но, как единый организм, клубок всколыхнулся, выставив из своих недр новые и новые нежные маленькие конечности, и отпрянул от бережных рук женщины, заставив ее выпрямиться — обиженно и вместе с тем в безотчетном радостном волнении оттого, что движение началось. Но это первое движение было только прелюдией, сигналом к пробуждению. Разбухая и видоизменяясь, клубок, поблескивая, стал распадаться на бесконечно разнообразные и сложные формы: влажные, вполне материальные протуберанцы выстреливали из него и начинали двигаться сами по себе, на ощупь, потягиваясь, выходя из сна и небытия, загадочные и не поддающиеся определению. Хотя из неразберихи линий стали уже вырываться покрытые сверкающим пухом крылышки, расправляясь первыми, неловкими движениями, считать их цыплячьими не приходилось, настолько далеки от птичьих были очертания тел, усердно и пока неумело подлаживающихся под взмахи крылышек. Почтенная дама стояла в какой-то оторопи — и от этого зрелища, и от своей полной к нему невосприимчивости. Самым неправдоподобным в случившемся — а неправдоподобия тут было хоть отбавляй — ей казалось то, что эти неизвестной природы свежеиспеченные создания соединяли в себе два несовместимых начала: великолепие и срам. Ослепительный блеск золотого пуха и алмазоподобной яичной скорлупы все же не скрадывал ощущения неловкости, возникавшего при виде преувеличенно розовой, с испариной, аморфной плоти, отлитой в нетвердые пока, нечеткие формы. Почтенная дама больше не испытывала ни малейшего желания взять в руки один из живых комочков, которые беззвучно копошились в общей куче. Сколько их там? Двадцать, тридцать? Она вдруг вспомнила, что клала под курицу двенадцать яиц. Если и была какая-то доля ясности во всей этой головоломной истории, то она заключалась в том, что загадочные существа вылупились из яиц, положенных под курицу. Значит, их там двенадцать. Определенность хотя бы относительно числа очень ее подбодрила, нашелся первый элемент логики, впору было посмеяться над собственной трусостью — не только жалким, но и негодным прикрытием. Одно из двух: либо назвать вещи своими именами, то есть признаться без обиняков, что она
