Я вытерся и пришел на кухню. Завтрак на столе: в широкой тарелке с золотым ободком три кусочка рыбы с картошкой, рядом, на блюдечке, разрезанный пополам по длине соленый огурец, черный хлеб, намазанный маслом, вилка. В чашке — четыре кусочка сахара и чайная ложка.
Мама стояла у окна.
— А что ж ты себе не поставила? Ты завтракала?
Я подошел к ней и увидел, что она плачет.
— Вот уж слезы ни к чему, — сказал я. — Подумаешь, не пришел сын ночевать. Чего слезы лить? По-моему, я в том возрасте, когда имею право…
— Да, сынок, имеешь. Но и я имею право, чтобы мой сын вел себя со мной как с матерью. Зачем ты вчера солгал?
Я сел к столу. Нужно отвечать, а я не мог. Я с полным безразличием смотрел на рыбу в тарелке, откусил и пожевал огурца и пошел в комнату. Вслед за мной пришла мама. Вытерла слезы:
— Я больше не буду плакать. Иди ешь, потом расскажешь, что у тебя стряслось.
— Садись, я расскажу. Только прежде ты расскажи. Ты разговаривала со следователем?
— Ну да, сынок. Часа два назад— звонок в дверь. Я думала, ты. Открыла — стоит женщина, за ней — мужчина. Она показала мне какую-то книжечку. Я пригласила войти. Позвала в комнату, но женщина сказала, что ей достаточно кухни. Не раздеваясь, присела на табурет, а мужчина остался в прихожей. Я следователь, — сказала. Имя назвала, но я не расслышала. Ты же знаешь, когда я волнуюсь, у меня ухудшается слух. Я и так плохо слышу, а когда волнуюсь, и того хуже. Вот она спрашивает: где ваш сын? Не знаю, говорю. Вчера прибежал, оставил сумку и мой паспорт с билетом, сказал, вернется через два часа. Но я ночь прождала, а его нет и нет. Она задает вопрос: вы ему деньги давали? Ну да, говорю, пятнадцать тысяч. И тут не выдержала, бросилась к ней: миленькая, что с ним, не терзай душу, скажи матери! Она: успокойтесь, мне сначала нужно вас послушать, чтобы прийти к какому-то выводу. Значит, вы ему дали пятнадцать тысяч? Ну да, говорю, он не хотел брать, сказал, что у него есть и ему совестно брать от матери. Но я сказала, что ему нужен костюм, и положила деньги в стол. Следователь тут же попросила взглянуть на них, мы зашли в комнату, я открыла верхний ящик стола и показала. Тогда она спрашивает: а у него свои деньги были? Не знаю, говорю, хоть бы и были, я бы все равно дала. Я еще когда из дома ехала, уже тогда решила дать. Мы в Москве неплохо живем: мужья дочек хорошо зарабатывают, и дочки работают. Он сейчас один, ему труднее. С женой разошелся, там дочка маленькая, надо ей помогать. А мы живем безбедно, почему ж не дать, когда есть? Ну а все-таки говорил он вам, что, кроме ваших пятитысячных купюр, есть у него своя, такая же? Может быть, и была, говорю, но я не спрашивала. И мне он не говорил. Так что ничего про это сказать не могу.
